Вот мы и встретились - [33]

Сидя в самом углу общей гримёрки, отгороженном ширмой, Мария Сергеевна пила холодный кофе и подправляла грим, с беспокойством прислушиваясь к дёргающейся двери и грубым мужским голосам за ней. Открыла сумочку, чтобы достать платок, и вдруг увидела письмо, которое обнаружила утром в почтовом ящике. Обычно она редко проверяла его содержимое, а сегодня почему-то решила освободить от рекламной лапши и выбросить её по дороге в мусорный бак. Когда же ухватила рукой всю пачку, то из неё выскользнул, упав, тонкий конверт, подписанный незнакомым размашистым почерком и без обратного адреса. Она и не помнила, когда последний раз получала письма, зато хорошо помнила, что сама не отсылала ни одного за всю свою жизнь. Повертев в руках неожиданную депешу, Мария Сергеевна сунула её в сумочку, решив прочесть позже, и забыла.

И вот оно снова перед глазами – тонкое и загадочное. Что в нём? Радость или неприятность? Она решительно надорвала конверт и вытянула единственный листок. Бегло прочитала, задумалась, ещё раз прочла, взяла мобильник, отыскала в памяти прибора номер, набрала. Долго не отвечали, наконец:

- Да? – его бархатный басок ни с каким не спутаешь.

- Здравствуйте! – И, не ожидая ответного приветствия, сходу схватила писаку за баки и бороду: - Вы зачем мне прислали похоронное послание? Вы почему в одностороннем порядке решили прекратить наше знакомство? Я категорически против! Разве вы сами не утверждали ещё совсем недавно, что наша встреча предопределена судьбой, и вот, невесть почему грубо отвергаете то, что записано на небесных скрижалях. Вместо того, чтобы помочь судьбе, вы – активный фаталист, позорно и тайно сбежали, не поверив, да что там - не поверив, не захотев поверить судьбе.

Травленый фаталист пытался что-то объяснить, как-то оправдаться:

- Да я… не так поняли… хотел… - но она не дала ему даже этой возможности:

- Да я! Да вы! Да вы мне, в конце концов, со своим фатализмом до лампочки! Просто мне не нравится, когда хорошие знакомые болтают одно, а поступают по-скотски.

И опять оттуда:

- Исправлюсь… виноват…

- А мы ведь и не познакомились толком и, правильно вы заметили, не договорили. Всё вы толкуете правильно, а поступаете наперекосяк. Чего вы испугались и удрали, как нашкодивший юноша?

И опять он:

- Не хотел беспокоить…

Но она, распалившись, не принимала никаких возражений:

- Он не хотел! Да я ещё больше забеспокоилась, когда вы смылись, - наврала в горячке. – Почему не остались? Чего испугались?

- Нет, нет… я…

- Не желаю слышать никаких оправданий! И что вы нагородили про любовь? Зачем так рьяно отвергаете? Или опять боитесь, что и вас захватит эта божья благодать?

Он опять что-то замямлил:

- Зря, конечно… уж извините…

Но она неумолимо:

- И не подумаю! Вы или не знаете или намеренно забыли, что любовь – дар небесный, и вы его не стоите! И никто его вам не навязывает, не беспокойтесь!

- Да я…

- Да вы – большой и слабый… духом. Надеюсь, у вас хватит решимости забежать ко мне на обратном пути? Обещаю: я вам ещё и не то скажу! А сейчас, извините, нет времени: звоню в антракте, скоро второе действие, надо готовиться, а вы мне испортили настрой. Кстати, чем вы там заняты, что затаились и не звоните? Рыбалите, наверное, счастливец? Или, избави бог, отбиваетесь от невест, которых вам сватают родители? Отбивайтесь! Вы ещё вполне, может быть, понадобитесь и другим женщинам. Всё – звонок на выход. Будьте здоровы, ждите ещё скорого звонка и не надейтесь, что я вас оставлю в покое. – Мария Сергеевна, не ожидая последнего «прости», отключила телефон и глубоко, освобождённо вздохнула. Слава господи – отчитала верзилу, и спало нервное напряжение, вызванное удачным началом спектакля.

-8-

Отчитала, и ему стало легко и празднично, словно после защиты геологического отчёта, когда тяжкие полевые труды твои и творческие измышления разносят в пух и прах и неожиданно оценивают на «отлично». Сегодня он не натянул и на троечку – так, троечка с минусом, да и то авансом на будущее.

Весь долгий бесконечный вечер ждал обещанного звонка. Чтобы не мешала мать, ушёл за дом, в угол усадьбы, где под старой яблоней когда-то сам вкопал стол и окружил скамьями. Сел, положив мобильник перед глазами, и, часто поглядывая на него, бездумно наблюдал, как золотое солнце, краснея от стыда за то, что не успело за день сделать всех счастливыми, пряталось за горизонт, подсвечивая оранжевыми сполохами низы облаков, скапливающихся там, чтобы укрыть уставшего настоящего труженика.

Домой из санатория он вернулся с российскими транспортными передрягами последующим ранним, только-только пробуждающимся утром. Чтобы не будить родителей раньше времени, пошёл, убивая время, пешком через центр города, где перед мэрией так же незыблемо, как и при прошлой власти, торчал на высоком постаменте великий вождь всех угнетённых с устало поднятой рукой и в загаженной голубями кепке. Сверяясь с часами, к калитке подошёл в половине восьмого. Мохнатый сторож, приготовившийся было к тоскливой дневной дрёме, встретил блудного сына тройной радостью – и за себя, и за стариков – и не давал шага ступить, преследуя по пятам в опасении, что молодой хозяин сбежит снова.