Вот и вся любовь - [7]

Это заняло целую страницу. Я защитила кандидатскую десять лет назад, я давно не занималась наукой, я вообще сидела дома с младшей дочкой, изнывая от профессиональной несостоятельности, и не была влюблена не только «во весь мир», но даже в Леню Горинского! Еще полстраницы Е. Н. подробно вспоминала, как Леня в классе читал Вознесенского.

…Совсем–совсем неискушенный тогда в поэзии юный–преюный Леня уловил–таки и мне открыл — главное в Вознесенском — его «непобедимые ритмы». Правда, это сказано кем–то о Цветаевой, но и Вознесенского вознесли именно ритмы — твердые, резкие, рваные… Или у Ленечки теперь другие кумиры? Какие — так хотелось бы узнать… Или вообще не до кумиров?

А на оставшейся половинке…

В твоем письме, Ирина, меня растрогала фраза: «Ну, Елена Николаевна, если уж Вы в Израиле, так теперь–то я обязательно приеду» (цитировала она, как всегда, приблизительно). Может, это продиктовано мгновенным порывом, но все равно радостно и приятно. Ответная реакция — тоже как мгновенный порыв — была однозначной: «Не надо, Иринка!» Знаешь, как у Набокова, адресованное первой юношеской любви:

…И я молюсь, и ты молись,

Чтоб на истоптанной обочине

Мы в тусклый вечер не сошлись…

Слишком мало осталось в теперешней Е. Н. от прежней Елены Николаевны! Спасибо, моя девочка, за письмо!

Ваша учительница Е. Н.

Этого я не могла ни понять, ни простить. Я не видела ее лет пятнадцать, я мечтала услышать хоть одно ее слово, я попыталась сдержать свой пыл, — неужели переборщила с иронией? А хоть бы и так, что бы я ей ни написала, неужели ей не хочется увидеться? Что происходит в ее израильской жизни, если ей не дорого общение?! Я знаю только одну причину, по которой от человека мало что остается, ответила я своей старой учительнице, — разрушение личности от наркотиков и алкоголя. Но я не дам Вам разрушиться, я забросаю Вас письмами, я приучу Вас к себе, Вы еще сами попросите: Иринка, приезжай поскорее. Ох, и смеялась же она в ответ! Как хорошо она смеялась, как подтрунивала над своей немощью!

И мало–помалу у нас наладилась переписка. Она отвечала одним письмом на три–четыре, оправдываясь, что уже стара, я ворчала, что с ней невозможно крутить роман. Мои первые письма были нескончаемым «Письмом незнакомки». Я спешила вспомнить любимые эпизоды, посылала школьные фотографии, записки, странички, вырванные из блокнота, ее рецензии на мои сочинения — огромное множество дорогих сувениров в надежде, что они будут ей тоже дороги. Я старалась писать небрежно и с юмором. Она тоже не все время сюсюкала. Парадные фотографии с двадцатилетия нашей свадьбы ее… оглушили и ошеломили. Столько нового во всех вас, вокруг вас, что, по существу, я переписываюсь с мало знакомыми и иногда совсем незнакомыми мне Ириной и Леней Горинскими. Неизменным остался только Левушка — та же неувядаемая, непотопляемая улыбка, та же неожиданность появления в «непринадлежащем» ему месте, и в то же время, какая естественность, закономерность его появления! А вы… Да, красавица Ирина. В меру модная, в меру яркая, в меру ухоженная, в меру холеная. Зеленые русалочьи глаза. А где та девочка в вечной безрукавке при белой в какую–то крапинку кофточке? Где вечные бесенята в радостно распахнутых глазах? Где Ленечкина юношеская суровость и непримиримость в глазах и на устах, когда он, бывало, тихим голосом начинал читать: «Наши кеды, как приморозило…» И мороз пробегал по коже! А тут сидит какой–то новоявленный Карл Маркс — красивый, благополучный, полный и ухоженный…

С нами она еще деликатничала, кому–то из одноклассников досталось сильнее.

Ну, а про Сережу — не говорите мне, что это Сережка Якушев! С этакими–то усами, про которые сказано давно и точно: «Встреченных калеча пиками усов», с этакой–то вполне номенклатурной женой с толстыми ногами?! Ну, хватит! Будя! Злой язык — старуха потому что! «А сама–то ты??!!» — возопили бы вы, увидев меня…

14

Но я не признавала за ней никаких старушечьих прав. Я только что видела учителей — никто не старый, писала я ей. У Зори Исааковны все та же осанка, и она все еще работает. У Надежды Игоревны элегантное платье, она тоже работает. Любовь Абрамовна на пенсии — с сердцем, но ездила к внучке в Италию и новую математичку припечатала: «Не умеет решать задачи». А какой торт она испекла директрисе!.. Никто не старый — и Вы тоже не старая.

Мне хотелось активного диалога, я демонстрировала апостольские наклонности, любовь, преданность — я хотела учиться! Но она ускользала, писала мне не о том, благодарила за добрую память и за желание развлечь старуху–учительницу. Да я делаю это не для Вас, я пишу Вам, потому что мне это нужно, сердилась я. Она будто не слышала. Ее любимцем был Леня. Когда я посылала его стихи, она откликалась щедро.

…А по поводу Лениных стихов у меня целый «раскас». В здешнем бесконечном ворохе–потоке газетного чтива заметно выделяется Миша Генделев. Во всяком случае, я его выделила. Великолепный репортер, юморной и раскованный, умеет писать обо всем, что хочешь…

Об еде — здесь тема чуть ли не № 1 — пожалуйста: ведет рубрику «Общество чистых тарелок». Об очень модной здесь и животрепещущей теме «пробных мужей» — сколько угодно! (у Достоевского