Вот и вся любовь - [4]

После «Орленка» он три дня не звонил. Что чувствует женщина, когда три дня не звонит любимый? Наверное, то же, что и девчонка в шестнадцать лет. Сердце запараллеливается на телефон, разрываясь чужими звонками. После выяснилось, что прямо с вокзала родители увезли его на дачу. После выяснилось. Но я примерила на себя разлуку.

Леня вернулся, травмированный успехом, привез медали — за бальные танцы, спорт, КВН. Девочки из разных городов писали моему мальчику письма. Мы поссорились и помирились, но я не радовалась его успехам. В классе был другой стиль: математика, физика, олимпиады. Я собралась на мехмат МГУ, а у него игрушечные медали и письма влюбленных девочек! Я его даже не ревновала, просто не принимала эту жизнь, прожитую без меня. Пожимала плечами и уходила с Левушкой, уже студентом: он помогал мне готовиться в МГУ.

— Иринка, что такое с вами? С тобой и с Леней?

Как она заметила? Пытаюсь что–то объяснить. У Е. Н. «дыра», я пропускаю физику. Она слушает серьезней, чем обычно.

— Постарайся понять, хотя я скажу что–то странное. Мне кажется, что все евреи — эгоцентрики.

— Я не знаю такого слова…

— Постарайся узнать. Они воспринимают мир только через себя. И боль его, и радость. Их можно принимать или нет, ломать бессмысленно.

Но моя баба Тася учит перевоспитывать! И кавалеров, и мужей.

— Постарайся понять, Иринка. Это такая боль, когда рвутся связи. Сразу рвется так много, по живому…

Говорят, своего мужа она увела из семьи, — наверное, было как–то иначе… Звонок. Я спешу на вторую физику.

— Где ты была? — он рисует в тетради бочки–домики.

— С Еленой болтала… Что за домики? Вы в таких жили? А потолок там был круглый? А пол?

Господи, как он обрадовался! Принялся рассказывать про «Орленок», про бочки… Я, делая вид, что интересуюсь, наверстывала пропущенную физику. Все стало, как раньше, как в первые дни…

— Я уж думал, конец. Мы расстанемся.

— Ты представил себя с другой?

— Нет, конечно! Я решил, что никогда не женюсь.

Дома читаю: «Эгоцентризм — крайняя форма эгоизма». Нет, не правда: это что–то другое.

8

— Так ты — медалистка! — уличал кто–нибудь из новых знакомых.

И я добросовестно объясняла про недописанное сочинение, про то, как Елена Николаевна сражалась за мою пятерку в облоно — вплоть до самого выпускного: на город дали двадцать медалей, пять ушло в нашу школу, моя бы стала шестой, но я не закончила сочинение… Сколько училось со мной в МГУ медалистов и таких, как я, не дописавших, не дорешивших или промахнувшихся с одной запятой! Кто мешал мне врать: «да, медалистка» — или кратко отвечать: «не получилось» — ведь не осталось ни обиды, ни досады. Неприятность забылась в хлопотах — о платье, цветах, прическе. На выпускном я выбежала на сцену: благодарить учителей, Елену Николаевну первой, хотя она и не пришла. «Вы так беззаветно… Вы столько нам дали…»

Через три дня я уже ехала в Москву за новой жизнью.

Неожиданно и Елена начала новую жизнь — уволилась из физ. — мат. школы, ушла в вечернюю… Мы приходили к ней в гости без звонка:

— Как вы там можете?

Как вы можете?! После нас?!

— Ой, что вы, у меня есть такие девочки, в вязаных носках, настоящих, деревенских. И все со своей судьбой.

— А материал?! Как вы проходите с ними материал?

Наш материал! Безухова и Болконского, Раскольникова и Свидригайлова — как проходить их в школе рабочей молодежи?

— Да я сегодня внуку Феденьке читала: вот хороший мальчик, вот плохой, это белое, это черное, — я и с вами так же работала.

Мы пили чай с каким–то печеньем. Она не отличалась хлебосольством, попросту не замечала еды, а два арбуза, что мы принесли, поставила, словно вазы, на пианино. В следующий раз показывала нам желуди, привезенные из Ялты, мы смеялись, не наши ли арбузы так высохли. Уже уходили, когда она сказала — скороговоркой:

— А я ведь из–за тебя ушла, Иринка, из–за твоего сочинения. Надоело это все. Я потому и на выпускной не пришла.

Вскоре мы пригласили ее на свадьбу.

9

Мы стали столичными студентами, сначала я, потом Леня, она — учительницей из ШРМ. Она жадно расспрашивала обо всем, когда мы заходили к ней в каникулы, — а мы и не сомневались, что в курсе чего–то особенного. На вечер памяти Шукшина я проходила с необыкновенными приключениями, но Е. Н. интересовало другое: был тот вечер единственным или участники выступают повсюду…

Ей были известны любые новинки — и книжные, и кино.

— Елена Николаевна! С какой скоростью вы читаете?

— Если не нравится, быстро, если нравится, медленно… Медленней всех — любимого Диккенса, все лето с ним провела… Мы отдыхали в деревне в Башкирии, там жители говорят: у нас деревня сволочная, нас с разных местов сюда сволокли… Смотрите–ка, что мы там купили! — она показала сборник стихов какого–то Мандельштама.

— Но ведь Мандельштам — это физик?

— Что вы, это был удивительный поэт! Он умер в сталинских лагерях, где зэков заставляли долбить мерзлоту, лишь бы только занять работой. Говорят, что, когда он умер, его пайку еще получали, его мертвую руку за хлебом протягивали…

Мы возвращались раздосадованные: вот мы и стали умней учительницы. Как можно верить в глупые сказки: долбить мерзлоту, пайку в мертвую руку… Через два дня я узнала, что изнасиловали подругу. Носить такое в себе было невозможно.