Вот и вся любовь - [12]
Или, как Андрей Болконский, сделав предложение Наташе, легко, как травинка, прильнувшей вдруг к его груди — кн. Андрей почувствовал небывало тяжкий груз ответственности и нежной жалости к этой девочке… (Наверное, сочиняю, но мне так запомнилась с первого прочтения эта сцена.)
Какой тут секс?! При чем тут секс?! При чем секс, когда речь идет о любви?! Вот этим «Романс» и хорош.
А дальше — я выключила, пошла фальшь, почти пошлая фальшь. Ну где это видано, чтобы бабушка, ровесница Вашей бабе Тасе, воспитанная на строгих правилах «блюдения» (фу, какое гнусное слово) чести, точно знающая, что в подобной ситуации реакция должна быть однозначной — ворота дегтем мазать, — эта–то бабушка так старательно–умильно улыбается, что лихо
смотреть. Я и выключила. Ну, чем я не Надежда Игоревна? А однажды я прямо–таки скопировала ее (Надежду Игоревну), когда герои какого–то очередного то ли мексиканского, то ли турецкого сериала — в общем, чукотского — начали целоваться, я побрела–пошкандыбала к плите, налила чаю — все еще целуются, т. е. жуют друг друга. Размешала сахар и подняла глаза как раз в тот момент, когда они наконец оторвались друг от друга, и — «о, мерзость!» сказал бы Гамлет — между ними, как вожжа, натянулась тягучая, густая слюна! А сериал–то был ничего себе: хорошие актеры, забавный сюжет, красивые костюмы, новые в каждой сцене. Так я не только навеки выключилась из этого сериала, а точь–в–точь как однажды Н. И., пошла и вылила чай в раковину. Только руки не стала мыть…
23
Случилась беда: по дороге из детского садика Левушку с сыном сбила машина, мальчик отделался ушибом, а Лева был в коме восемь дней, перенес трепанацию черепа. Когда он пришел в себя, сиделки отказывались дежурить, не справляясь с его чудачествами, — с ним и до травмы справлялись не все. Выручали наши: Боря Бегун, Сережка Якушев. Я написала Е. Н., когда все миновало, прошло три месяца, и Лева возмущался, что ему не вставили в череп застежку.
Дорогая Иринка!
Все твои письма я, конечно, получила. Перечитываю. Смеюсь. Улыбаюсь. Задумываюсь. Жалею. Не тебя, конечно, милая моя девочка. Леву. Бедный, бедный Рыжик! И ребенка судьба не пожалела! Это ведь травма на всю жизнь. Даже если физически он оправится, то шрам на душе останется навечно и постоянно будет напоминать о себе. Это ужасное место — возле техникума навсегда запечатлелось в бедной рыжей головенке, как место казни запечатлевается.
Я в последние годы жизни в Перми возненавидела (совершенно стихийно) дорогу в аэропорт, потому что мимо 5‑й медсанчасти, где мне делали операцию. Каждый раз накатывало состояние безотчетного испуга — пугаюсь, вот как Ивашка Бровкин «не умом — поротой задницей пугался».
Бедное дитя! А уж Лева–то! Молодец, шутит. Ну, он всегда такой: не умел никогда устраивать трагедии, в какой бы переплет ни попадал. Дай бог ему более или менее бесследно пережить все это… Молитесь за него. Я молюсь. Просто за то, чтобы не болело. Вы, молодые, еще не знаете, что такое постоянная боль. Старики знают, поэтому и молятся уж не столько за здравие — где в этой жестокой жизни сохранить человеку здравие, а просто за то, чтобы не болело. У наших близких, дорогих, милых, у всех людей — чтобы не болело. Уж кто хорошо это понимает из всех вас — так это Сережа Якушев. Всегда был добрый, беззлобный, улыбчивый. И, видно, сохранил эти качества, хоть доктора редко сохраняют «душу живую» — не умирать же с каждым больным! Но помогать он, видно, помогает изо всех сил. Надежда Игоревна пишет, что «Л. И. практически не выходит из больницы, где работает С. Якушев». Ей кажется, что можно вылечиться (у меня тоже долго было такое иллюзорное состояние). Сережа же знает, что вылечиться не можно, но что поддерживать у больного эту иллюзию надо. Дай бог и ему здоровья, и передавай, Ириночка, ему мои приветы. И, конечно, Леве и его милому малышу…
24
…Ты спрашиваешь, как я молюсь. В церковь не хожу — по–толстовски не люблю. Люблю только «снаружи», за добрую и величавую архитектуру. Бог для меня — старенький отец Зосима у Достоевского. Немощный, измученный старостью и болезнями. Умеет находить в сердце даже не любовь, а способность влюбиться, что ли, вот именно возлюбить каждого страждущего утешения. Помнишь, он ведь не говорит страдальцу банально христианское: «Терпи, все пройдет, бог терпел», а глядя сияющими добротой, лаской, «возлюблением» глазами, говорит каждому раздавленному жизнью калеке, каждой расхристанной, полубезумной от горя и «свинцовых мерзостей жизни» бабе: «Милая, все, все знаю про тебя! Знаю и вижу, как ты страдала, как ты молишься, сердечная ты моя, горькая ты моя, Христом нашим, спасителем, возлюбленная!»
Именно так ведь осмеянный современной критикой Платон Каратаев «вышиб слезу» из окаменевшего было, замкнувшегося в обиде на весь божий мир и гордого в своем исключительном горе Пьера: «А и много Вы претерпели горя, барин…» — и столько ласки, столько любви было в его голосе, что…»
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Яркий литературный дебют: книга сразу оказалась в американских, а потом и мировых списках бестселлеров. Эмира – молодая чернокожая выпускница университета – подрабатывает бебиситтером, присматривая за маленькой дочерью успешной бизнес-леди Аликс. Однажды поздним вечером Аликс просит Эмиру срочно увести девочку из дома, потому что случилось ЧП. Эмира ведет подопечную в торговый центр, от скуки они начинают танцевать под музыку из мобильника. Охранник, увидев белую девочку в сопровождении чернокожей девицы, решает, что ребенка похитили, и пытается задержать Эмиру.
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
В 1000 и 1001 годах в геолого-исследовательских целях было произведено два ядерных взрыва мощностью 3,5 и 10 килотонн соответственно.
«Сталинград никуда не делся. Он жил в Волгограде на правах андеграунда (и Кустурица ни при чем). Город Иосифа не умер, а впал в анабиоз Мерлина или Артура. То тут, то там проступали следы и возникали звуки. Он спал, но он и боролся во сне: его радисты не прекращали работу, его полутелесные рыцари — боевики тайных фемов — приводили в исполнение приговоры, и добросовестный исследователь, знаток инициаций и мистерий, отыскал бы в криминальной газетной хронике закономерность. Сталинград спал и боролся. Его пробуждение — Белая Ротонда, Фонтан Дружбы, Музкомедия, Дом Офицеров, Планетарий.
«…Вообще-то я счастливый человек и прожила счастливую жизнь. Мне повезло с родителями – они были замечательными людьми, у меня были хорошие братья… Я узнала, что есть на свете любовь, и мне повезло в любви: я очень рано познакомилась со своим будущим и, как оказалось, единственным мужем. Мы прожили с ним долгую супружескую жизнь Мы вырастили двоих замечательных сыновей, вырастили внучку Машу… Конечно, за такое время бывало разное, но в конце концов, мы со всеми трудностями справились и доживаем свой век в мире и согласии…».
Роман, написанный на немецком языке уроженкой Киева русскоязычной писательницей Катей Петровской, вызвал широкий резонанс и был многократно премирован, в частности, за то, что автор нашла способ описать неописуемые события прошлого века (в числе которых война, Холокост и Бабий Яр) как события семейной истории и любовно сплела все, что знала о своих предках, в завораживающую повествовательную ткань. Этот роман отсылает к способу письма В. Г. Зебальда, в прозе которого, по словам исследователя, «отраженный взгляд – ответный взгляд прошлого – пересоздает смотрящего» (М.