Восток - Запад. Звезды политического сыска - [46]

После следствия Агранова выслали в Енисейскую губернию. И здесь, на поселении, в отличие от толстовского революционера, повесившегося после встречи с большевиками, которые популярно ему объяснили, что сила революции в рабочем классе, а не в подвигах отдельных мучеников за народ, Агранов вступил в большевистскую партию. Там, в ссылке, он сошелся с некоторыми видными потом большевистскими лидерами. Много читал, спорил. Оппоненты были известные интеллектуалы, и ссыльные «университеты» порой стоили государственного.

Предположительно в марте 1917 года он вместе со Сталиным приезжает в Петроград. Больше месяца длилось их путешествие от енисейских берегов. Скорее всего Сталин и другие большевики, уже знавшие Агранова по ссылке, рекомендовали его после Октября в секретариат Ленина. А с 1919 года подпись Агранова как секретаря Совета народных комиссаров появляется вместе с ленинской на документах советского правительства. Должность техническая ведение протоколов попеременно с другими секретарями, но тем не менее ответственная и близкая к высшему руководству страны. Он многое видит и многое знает.

А 20 октября 1919 года малый Совнарком на своем заседании рассмотрел «заявление члена Малого СНК Я. Агранова о разрешении ему совмещать работу в Малом Совнаркоме и в Особом отделе ВЧК». Протокол №346 с разрешающей формулировкой подписал Ленин. Так Агранов стал особоуполномоченным ВЧК по важным делам. Существует точка зрения, будто Сталин хотел иметь «своего» человека в Чрезвычайной комиссии. Подтверждающих свидетельств этому нет. Но ясно и другое: преданных советской власти и в то же время дельных людей тогда очень не хватало. Агранов же был из преданных и дельных. И в ВЧК он занимался делами, принципиальными для власти: дело «Национального центра», дело «Петроградской боевой организации». Уже тогда его положение и секретаря Совнаркома, и уполномоченного ЧК заставляло подходить к расследуемым делам не столько полицейски, сколько политически.

Наступило время нэпа, время экономической свободы. И тем больше общество пропитывалось идеологической жесткостью, политической однолинейностыо. Ленин будто следовал указанию Столыпина: либеральные реформы нельзя проводить в России без ужесточения режима. Уже не было продразверстки, уже вовсю разворачивались частные заводы и пекарни, совместные с американцами концессии, но уже был пароход, на котором отправляли за границу видных философов, историков и вообще мыслящих, творческих людей; уже вовсю был заполнен инакомыслящими и инакодействующими интеллигентами лагерь на Соловецких островах. С пронзительной ясностью большевистское правительство понимало: чем больше экономической свободы, тем жестче политический и идеологический контроль за бывшими членами оппозиционных партий, за творческой интеллигенцией, а за обществоведами-историками, философами, экономистами — особо. Это партийное понимание ситуации безоговорочно разделял и Агранов.

Свой человек в интеллигентских кругах

В конце 20-х — начале 30-х годов прошлого века свирепствовал стойкий революционный взгляд: мы построим новое общество — социалистическое, революционное, большевистское. На этом строилась вся пропаганда. Философы и историки, ориентирующиеся на Россию с тысячелетней историей, оказались не у дел. Их отторгала политическая реальность, им закрыли возможность влиять на мировоззрение сограждан. Мировоззрение и охранял аграновский секретно-политический отдел ОГПУ.

Тогда известных историков — Бахрушина, С. Богоявленского, Ю. Готье, С. Платонова, Е. Тарле и многих иных — обвинили в «монархическом заговоре». И скоро большая часть из них оказалась на Соловецких островах. Аграновских рук дело.

В середине 1932 года Управлением ОГПУ по Московской области был арестован профессор-правовед Гидулянов. В то время Агранов был полномочным представителем ОГПУ по Московской области. Ознакомившись с делом профессора, он нашел его весьма многообещающим и набросал московским чекистам следственную перспективу. С Радзивиловским, своим учеником, он вывел точные контуры церковно-националистической прогерманской организации и обозначил место в ней Гидулянова и других авторитетных представителей ученого мира, которых решили изолировать за их далеко не просоветские настроения.

Сыскное чутье не подвело Агранова. Гидулянов оказался вторым Рамзиным, подлинной находкой для ОГПУ. Потом он напишет покаянное письмо в прокуратуру: «Я всецело отдал себя во власть cекретно-политического отдела ОГПУ и сделался режиссером и первым трагическим актером в инсценировке процесса националистов, превращенных волею ОГПУ в национал-фашистов. В целях саморазоружения я объявил себя организатором Комитета национальной организации, которая после ряда попыток в стенах ОГПУ была окрещена «национальным центром», причем членами этого мифического комитета были указанные мне и уже сидевшие в ОГПУ мои коллеги Чаплыгин, Лузин и Флоренский».

Гидулянова не били, не третировали, его убедили чекисты: это нужно. Ему обещали и свободу, и возвращение в профессорскую жизнь. Он творчески включился в игру, успокоив душу средневековым понятием «канонического очищения» — подозреваемый должен доказать невиновность свою очищающими поступками. Интеллектуальная изощренность проявилась у профессора не только в успокоении внутренних терзаний, а и в сочинении позиции для руководителей придуманного чекистами «национального центра». «Платформу партии националистов я же сам состряпал при любезном содействии начальника СПО Радзивиловского, собственноручно записавшего мое «развернутое показание». Партия националистов открывает свои действия после взятия Москвы и военной оккупации России немцами, причем в основу платформы был положен принцип «Советы без коммунистов», под покровом буржуазного строя».