Восток - Запад. Звезды политического сыска - [17]

«Секретно. №75.

О слухах касательно Надеждина, Болдырева и Чаадаева.

В Москве идет рассказ, что издатель «Телескопа» Надеждин и цензор сего журнала ректор университета Болдырев вытребованы в С.-Петербург за переводную статью г. Чаадаева и что издание сие запрещено.

О Чаадаеве, который у всех слывет чудаком, идет слух, будто повелено: что как статья его заставляет сомневаться в его добром здоровье, то чтоб к нему ездил наведываться по два раза в день доктор.

Этот рассказ сопровождается необыкновенным общим удовольствием, что ежели действительно эта молва справедлива, то что для Чаадаева невозможно найти милосердие великодушнее и вместе с тем решительнее наказания в отвращение юношества от влияния на оное сумасбродство.

3 октября 1836. Москва».

Раскол в общественной оценке письма Чаадаева, слухи о сомнениях в добром здравии автора — как совместить, как использовать? Не один день задавал себе эти вопросы Бенкендорф. Пожалуй, на сей раз решение его было неожиданным. 23 октября 1836 года он пишет московскому генерал-губернатору князю Голицыну: «...статья Чаадаева возбудила в читающей московской публике всеобщее удивление. Но что читатели древней нашей столицы, всегда отличающиеся здравым смыслом и будучи проникнуты чувством достоинства русского народа, тотчас постигли, что подобная статья не могла быть написана соотечественником их, сохраняющим полный свой рассудок... И потому как дошли до Петербурга слухи, не только не обратили своего негодования на господина Чаадаева, но, напротив, изъявляют искреннее сожаление о постигшем его расстройстве ума, которое одно могло быть причиной написания подобных нелепостей... Вследствие чего Его Величество повелевает, дабы Вы поручили его искусному медику, вменив ему в обязанность каждое утро посещать господина Чаадаева, и чтоб сделано было распоряжение, чтоб г. Чаадаев не подвергал себя влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха».

По сути, Чаадаев объявлялся властью душевнобольным, и ему не разрешалось широкое общение, дабы не подвергать себя влиянию сырого, холодного воздуха. Интеллигентное сословие кипело негодованием, хотя недавно и разносило слухи о его душевном нездоровье. Теперь Чаадаеву сочувствовали.

Представлял ли Бенкендорф реакцию интеллигентской среды на это решение? В какой-то мере — да. Он уже начинал понимать ее психологию. Но более всего прогноз Бенкендорфа оправдался в другом, более важном — он не ошибся в реакции Чаадаева, неплохо представляя особенности его натуры. Тот, узнав о высочайшем повелении, сказал без терзаний, просто и обстоятельно: заключение, сделанное о нем, весьма справедливо; ибо при сочинении им назад тому шесть лет философических писем он чувствовал себя действительно нездоровым во всем физическом организме; что в то время хотя и мыслил так, как изъяснил в письмах, но по прошествии столь долгого времени образ его мыслей теперь изменился, и он предполагал даже против оных написать опровержение; что он никогда не имел намерения печатать сих писем и не может самому себе дать отчета, каким образом он был вовлечен в сие и согласился на дозволение напечатать оные в журнале Надеждина; и что, наконец, он ни в коем случае не предполагал, чтоб цензура могла сию статью пропустить.

Философ, интеллектуал Чаадаев был объявлен сумасшедшим, с чем он и согласился. Журнал «Телескоп», напечатавший его скандальное письмо, закрыт, его редактор Надеждин сослан на Север.

Вот такой был финал чаадаевской эпопеи. Неприятно поразило все это думающую Россию. Умы лихорадило, да источник не оказался героем. Что и пригасило интеллектуальные порывы.

И если брожение умов все же исподволь набирало силу, то скорее от давящей российской действительности, нашедшей себя в непрекращающихся крестьянских волнениях. На то время охватили они 34 губернии. Бенкендорф докладывал царю: «Крепостное состояние есть пороховой погреб под государством». Николай соглашался, но его хватало лишь на реформу управления казенной деревней.

Отношения с Третьим отделением: Пушкин и Лермонтов

Вскоре после того как Николай I восшествовал на престол, он принял решение вернуть Пушкина из ссылки, в которой тот оказался по воле Александра I. Вернувшись в Москву, поэт с головой погрузился в светскую жизнь. А жандармский полковник Бибиков извещал Бенкендорфа: «Я слежу за сочинителем Пушкиным, насколько это возможно. Дома, которые он наиболее часто посещает, суть дома кн. Зинаиды Волконской, кн. Вяземского, поэта, бывш. министра Дмитриева и прокурора Жихарева. Разговоры там вращаются по большей части на литературе».

Освобождая Пушкина из Михайловского, Николай явно рассчитывал на то, что этот поэтический гений должен быть с самодержавием. А Бенкендорф после встречи с Пушкиным выскажется по-генеральски прямо:

 — Он все-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно.

Такова была стратегическая установка режима и сыскного ведомства в отношении гения русской литературы. В реальности это означало то, что Николай сказал Пушкину при встрече:

 — Я сам буду твоим цензором.