Восток - Запад. Звезды политического сыска - [14]

Ох, Европа, Европа! Цивилизация начала века — дороги, товары, свобода. А в России уже тайные офицерские общества. И близок к ним Леонтий Васильевич. Будущие декабристы С. Волконский и М. Орлов у него в друзьях. Идеи свободы казались неотделимы от блеска эполет лихого полковника.

После восстания на Сенатской площади арест миновал командира пехотного полка Дубельта: разговоры о свободе — не членство в тайной организации. Но в список подозреваемых попал. И предстал перед следственной комиссией, назначенной императором. Здесь-то его и увидел Бенкендорф, заседавший в той же комиссии. Увидел и запомнил — поведение полковника ему понравилось. Суда Дубельт избежал, а в реестре неблагонадежных остался. Но перед начальством не стелился, конфликтовал. Однажды не выдержал, подал в отставку. Демонстративно. И армия не расстроилась из-за вызова блестящего полковника. В сей драматический час Бенкендорф сказал ему:

 — Иди ко мне в Третье отделение.

Неожидан и странен был ход главы секретной службы. Но он тоже был в Париже, как и Дубельт. А вернулся с иными впечатлениями. Как говорил С. Волконский: «Бенкендорф вернулся из Парижа... и как человек мыслящий и впечатлительный увидел, какую пользу оказывала жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышленых, введение этой отрасли соглядатаев может быть полезно и царю и отечеству, приготовил проект о составлении этого управления и пригласил нас, многих своих товарищей, вступить в эту когорту, как он называл, добромыслящих...»

И уговорил-таки Дубельта встать в ту когорту, что называлась Третьим отделением. Из армии в жандармерию, но на честных началах. Согласившийся Дубельт пишет жене, что просил передать Бенкендорфу не делать о нем представления, ежели обязанности неблагородные будут лежать на нем, что он не согласен вступить в жандармский корпус, ежели ему «будут давать поручения, о которых доброму и честному человеку и подумать страшно». Но Бенкендорф искренне считал жандармскую службу делом благородным и убедить в этом мог даже весьма искушенных. Так пехотный полковник стал жандармским.

Какой талант открылся на ниве сыска! Невероятная способность по нескольким фактам выстроить картину и сделать прогноз. Так он предугадал судьбу Пушкина. Через пять лет Дубельт уже генерал и начальник штаба жандармского корпуса. А потом управляющий Третьим отделением. Жесткий прямой характер, мешавший карьере в армии, не мешал служить у Бенкендорфа. Его ценили не только в секретной службе, ценили те, кто был объектом его внимания. Герцен тут близок к Бенкендорфу, когда заметил, что Дубельт умнее всего Третьего отделения, да и всех трех отделений императорской канцелярии, вместе взятых.

Если фон Фок — это агентурная сеть, это добывание сведений об общественном мнении, которое «не засадишь в тюрьму, а прижимая, его только доведешь до ожесточения», то Дубельт — это работа с образованными мужами, с литераторами. Он считался в ведомстве Бенкендорфа самым просвещенным, причастным к литературе, да и сам немножко сочинял. Работал с редакторами толстых журналов, с Пушкиным, Герценом. Они-то знали его главный метод убеждение, уговоры. Это стиль Бенкендорфа, помноженный на «литературность» Дубельта, его терпение и деликатность, на его сочувствие, на сопереживание. Трагедия моих подследственных, думал Дубельт, в том, что они шли по «ложному направлению». Он искренне сочувствовал им и пытался менять это направление.

Так кто же на самом деле был Дубельт: отважный воин, боевой офицер пехоты, жандармский генерал, организатор политического сыска, личность, которую так талантливо нашел Бенкендорф? Кто мог лучше и проницательнее о нем сказать, чем человек, принесший больше всего беспокойства Третьему отделению, его подследственный — социалист Александр Иванович Герцен: «Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу, ясно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди, прежде чем голубой мундир победил, или лучше, накрыл все, что там было. Черты его имели что-то волчье и даже лисье, то есть выражали тонкую смышленость хищных зверей, вместе уклончивость и заносчивость».

Отношения с Третьим отделением: Герцен

Пожалуй, одним из самых серьезных испытаний для системы сыска, лелеемой Бенкендорфом, была борьба с инакомыслием в Московском университете. С 1826 года здесь возникло сразу несколько студенческих кружков, среди которых самыми «горячими» оказались те, где «колобродили» Сунгуров и Герцен. И того и другого вскоре арестовали. Для Герцена нашли формальный повод «соприкосновение к делу праздника», на котором пели «возмутительные песни, оскорбляющие его величество». Песня, правда, была одна, спетая на студенческой пирушке, где гуляли по поводу окончания курса:

Русский император

В вечность отошел,

Ему оператор

Брюхо распорол.

И тут вошли жандармы. Герцена среди гулявших не оказалось, но его арестовали спустя две недели как имевшего отношение к пирушке — «русскую полицию трудно сконфузить». Конечно, песня — повод. К Герцену и его однокашникам претензии были иные. В Третьем отделении знали, о чем дискутировали молодые интеллектуалы. О самом страшном для царя: как начать в России новый союз по образцу декабристов. И следователи выражались вполне определенно: