Восток, запад - [15]

Здесь наш манускрипт… или, я сказал бы, чернила… или — что было бы еще точнее — рука, державшая перо… Впрочем, руки той давно нет на свете, а об ушедших плохо не говорят… Э-э… текст — да, назовем это так! — здесь текст отступает от главной сюжетной линии и начинает путано перечислять все чудовищные злодеяния, совершенные принцем в отношении шута, методично отмечая каждый след башмака, припечатанный к шутовской заднице, с описанием всех деталей, а именно: повода, вызвавшего пинок, достигнутого эффекта, конкретного места, куда он пришелся, конкретной части платья, где отпечатался след, а также сопутствующих обстоятельств, как то: дождь, солнце, ветер, гром, град и прочие погодные условия; отмечая отсутствие при подобных сценах королевы-матери, которая якобы и сама пострадала от тирании стихийных бедствий; а также приводя полный перечень причинно-следственных связей между пинком ноги в зад и нырком носа в торфяную кочку, с последовавшими затем розысками серебряных пробок и так далее — короче говоря, с тем прискорбным отсутствием лаконичности, каковое мы здесь и спешим исправить. Однако основа сюжета, на мой взгляд, слажена крепко. Пытаться ее разрабатывать означало бы не только соперничать с принцем, обрабатывавшим своего шута и хлыстом, и палкой, и еще бог знает чем, но и то, что мы, не будучи принцем, попытались бы обойтись с Читателем так, будто и он, Читатель, тоже Дурак. (Тогда с какой же я стати, отнюдь не будучи принцем, вставляю сюда, в собственную свою фразу, неизвестно откуда взявшееся «мы», облекая ее в пурпурную мантию множественного числа? Прочь! И назад, к обычному — то есть тоже не-обычному, поскольку оно циклопично — 1 л., ед. ч.)

Приведу лишь один эпизод:

Гамлет, катаясь на Йорике, машет хлыстом и случайно обнажает то, что скрыто плотной завесой плоти — иными словами, оголяет кость. Принц оказывается способен на чувство: его, на плечах Дурака, при виде крови тошнит. Да, Читатель, увидев впервые мелькнувшую черепную кость друга, Принц Датский, движимый благородным участием, хватается за живот, и его рвет прямо на звонкие колокольчики.

До этого момента я прилагал все усилия, чтобы как можно деликатней передать любопытные психологические, а также фактологические детали нашей весьма щекотливой истории, но, наверное, пришло время, и пора наконец листам, которыми я владею, увидеть большой Свет, ибо наша Трагедия Личности берет свое начало в Политике. (Что, впрочем, вовсе не удивительно.)

Пир в легендарном замке Эльсинор: кабаньи головы, бараньи глазки, архиерейские носы, гусиные грудки, телячья печенка, требуха, рыбьи молоки, поросячьи ножки — стол походит на анатомический атлас, где, коли блюда составить друг к другу поближе, создастся диковинное чудовище, гиппогриф или ихтеокентавр. Горвендиллюс с супругой принимают у себя Фортинбраса, надеясь получше удовлетворить стремление гостя к расширению изнутри, дабы он, почувствовав удовлетворение сытостью, отказался от мысли о расширении вовне, т. е. от мысли о расширении земель; а также справедливо полагая, что политическое решение, обрекающее на убийство одного лишь, к тому же мифического, существа, несет в себе куда больше вкуса и прелести, нежели решение, ведущее к началу новой военной кампании.

И разве не ясно, что Фортинбрас, увидав на столе отдельные части страшным образом расчлененного страшного зверя и воссоздав перед мысленным взором, каким же он был живой — с головой гигантской индюшки, украшенной ветвистыми рогами, с чешуйчатым брюхом и волосатыми ляжками, откуда непостижимым образом сразу же торчали копыта, — должен был в страхе тотчас убавить свои аппетиты и сто раз подумать, прежде чем затевать войну со столь могучим народом, поскольку от охотников, способных, дабы утолить голод гостя, загнать кошмарного зверя, можно ожидать и то, что они окажутся также способны утолить и голод всей Дании.

Однако все это не имеет значения. Я задержал ваше внимание на этом пиру, чтобы лишь показать, что королева-мать не поднялась наверх пожелать сыну спокойной ночи из соображений высшей политики, творившейся над мясным ассорти.

Теперь пора показать самого Гамлета, который лежит без сна в своей кроватке… Однако какое перо в состоянии создать портрет с той деталью, какой нет на лице модели, — нет ни сна в глазу, ни тепла материнского поцелуя на щечке, — а поскольку щечка поцелованная выглядит точно так же, как щечка нецелованная, то и о мальчике, который мечется в детской своей постельке, отданном на растерзание бессоннице и отчаянию, легко можно подумать, будто его то ли кусают блохи, то ли он мается с температурой, то ли сердится оттого, что ему запретили сидеть за столом вместе со взрослыми, то ли учится плавать в хлопчатобумажном море, то ли б. знает еще что, лично я ничего больше не могу придумать. Но трепетание сердца возникает именно в результате чего-то-отсутствия, а не присутствия, и потому маленький Амлет поднимается с постели и спешит по коридору (нарисованные здесь точки соответствуют топоту детских цыпочек):

...../...../...../...../...../ и так далее,

и он быстро (мы тоже, следуя его примеру) добирается до спальни Гертруды, вбегает туда и остается ждать в