Восточный ветер - [2]
— Глубока ли здесь бывает вода?
— Глубока ли? Бывает с головкой. Здесь много топей, в них потеряется пушка, как пятак в грязи.
Невысокий человек в красноармейской шинели настойчиво глядит на далекие берега Крыма. Обнаженное дно моря подобно потрескавшейся лаве, вырвавшейся из кратера неведомого вулкана. Блестки соли делают ее похож ей на руду. На середине отсвечивает вода, в ней купается осеннее, все еще днем теплое солнце.
На той стороне будет отдых усталым бойцам.
Он знает, что враг так или иначе должен быть уничтожен. Хочет спросить, каковы признаки надвигающейся воды? Крестьяне машут рукой ка восток. Ветер оттуда пригоняет половодье.
Его внимание, казалось, совершенно поглощено огромное грязной лужей, расстилающейся перед глазами. Члены ревкома пристально следят за его лицом, перехватывают его взгляд влево, в сторону Азовского моря.
— Опасная посуда! — вставляет председатель ревкома.
— А каково настроение села?
— Настроение села? — механически повторяет председатель, как бы для того, чтобы лучше уяснить вопрос и обстоятельнее на него ответить. — Со стороны рыбацкой части мы обеспечены. Рыбаки много помогли нам при переправе агитаторов на тот берег, — не спеша докладывает он. — Есть конечно и противные нам настроения. Но в общем деревня за нас…
Последние слова выговариваются на ходу.
Они возвращаются к домам, вновь проходят по саду, по пустым дорожкам осени. Пулеметная и ружейная трескотня остается влево. Похоже на то, что где-то в степи осыпают щебень. Доходят до маленькой хаты, скрытой за деревьями.
Здесь он расстается с ревкомовцами и входит внутрь хаты.
Хата мала, как погреб. Низка. Полутемна. Налево в углу печь. Широкие скамьи. На стенах развешаны карты. Папиросный дым. Папахи и шишаки с огромными вшитыми звездами.
Над картой, положенной на стол, как над колыбелью младенца, склоняются озабоченные лица.
Голоса разделяются. Осторожные — против немедленного штурма. Крым неприступен, как первоклассная крепость. У нас слаба артиллерия. Да она и отстает, тяжелая артиллерия плетется где-то в хвосте. Надо подготовиться, подтянуть резервы, подождать инженерные части, переформироваться, укомплектоваться… Молодежь — за штурм. Командующий — за штурм.
— Имеем ли мы право допускать зимнюю кампанию? — говорит он спокойно и уверенно, как учитель, которому известен ответ. — Мы не имеем права ее допускать. Мы ее не допустим. Враг деморализован. Его легче взять сейчас, немедленно, чем хотя бы немного спустя. Он тоже будет готовиться, переформировываться, подтягивать резервы. А резервы его — вся империалистическая Европа. Кто прогадает на этом деле? — Мы.
Бойцы — за штурм. Они хотят добить последнего врага. Нельзя мирно трудиться, пока враг под боком. Они это знают и готовы любой ценой прикончить врага.
Республика — за штурм. На великих землях, свободных от врага, будет строиться социализм.
Партия за штурм — она послала лучших своих сынов на бой с врагом. Она сказала им: «Или умрите, или добейтесь победы. Влейтесь в штурмовые колонны, будьте там, где всего труднее, где всего опаснее. Победа будет!»
Карта покрывается красными точками, черточками, стрелками. Они особенно густы там, где заштрихованы пространства Гнилого моря. Здесь и неопытный глаз заметит, что острия стрелок тычутся в береговскую линию Крыма.
Это — штурм. Точки, черточки, стрелки оживут, облекутся плотью и кровью, прокричат тысячами голосов, загремят и зальются сотнями пушек и пулеметов, затопают копытами коней…
История запишет точные слова:
«Командюж[3] приказал частям 6-й армии не позднее 8 ноября переправиться через Сиваш».
Отряд пропылил по деревне. Он пересек ее насквозь не останавливаясь. Бойцы бросали быстрые взгляды по сторонам, где в хатах, несмотря на бои вокруг, шла обычная жизнь: варили борщ, распивали чай и копошились на дворах возле сельскохозяйственного инвентаря. Суровое шествие усталых, запыхавшихся людей, сделавших сегодня огромный переход, не вызвало любопытства в деревне, набитой красноармейцами ранее пришедших частей. Отряд был богато вооружен винтовками и ручными гранатами, но легко и дурно одет. Сапоги были у одного-двоих в ряду, у остальных — обмотки и ботинки, на которых дорога и время оставили свои разрушительные следы. Только папахи, прикрывающие молодые головы, пожалуй были единственными вещами, способными предохранить от злых ветров и морозных ночей. Лишения и бои наложили на безусые лица свой отпечаток: лица походили на деревянную скульптуру, они были суха и тверды.
Это не был правильный строй. Ряды все время зигзагообразно колебались. Старый царский военспец сказал бы, что часть эта не боеспособна и похожа больше на случайную толпу. Он не имел возможности видеть ее под Каховкой, где блиндированная конница генерала Барбовича — масса коней, людской силы, артиллерии и танков — обрушилась на наши позиции. Она отскочила побитая, как собака. Отряд, участвовавший в этом знаменитом сражении, потерял сорок три процента своего состава, но не отступил ни на один шаг.
…Иван Моторный, фланговый в первом ряду, шагал устало и беспокойно. Он, собственно, не так устал, как был голоден. Вчера с отрядом они кое-как пообедали, нагнав походную кухню. Но сегодня целый день шли с пустыми желудками, в которых застряли жалкие крохи хлеба. Выправка у Моторного скорей медвежья, чем военная. Он двигается несколько вразвалку, шаги делает просторные и крупные. Наука войны ему столь же мало знакома, как и многим из отряда. Их всех наспех мобилизовали с шахт и заводов на последний бой с врагом. Незнакомство с военным делом возмещалось в значительной мере той зарядкой гнева, который они несли под легкими своими одеждами, как остро отточенную сталь.
