Воспоминания современников об А. П. Чехове - [11]

— Такой наушник, что и не приведи господь. Ежели в монастыре какая каверза вышла, то вся братия уже так и знает, что тут без Филарета не обошлось… Осудил, прости меня, богородица Одигитрия… Искушение…

Приходя в лавку и просиживая в ней по целым часам за сантуринским, о. Феодосий любил повествовать об Афоне. Его слушателями обыкновенно являлись завсегдатаи и Антоша.

— На Афоне благодать почиет, — повествует он. — На Афоне — всё иначе, лучше. Вот, к слову сказать, афонский грецкий орех. Скушай, Антоша, и посмотри, что за сладость… Сахар, а не орех… так и все там — одна сладость…

Антоша съедает орех и не находит в нем ничего особенного. Монах тоже съедает штуки три и затем обращается с просьбою:

— Дай-ка, Антоша, пряничка сладенького — горечь заесть…

Завсегдатаи любят спорить с о. Феодосием, и сейчас же один из них придирается к нему:

— Как же вы, батюшка, говорили, что на Афоне у вас сладость, а сами горечь пряником заедаете?

— Это я — от немощи, а у нас действительно все сладость, — нисколько не смущается монах.

— А как у вас производится вечное поминание усопших жертвователей? — продолжает завсегдатай.

— А так: ты пожертвуешь, а мы твое имя в книгу запишем и будем поминать до скончания века. У нас этих книг — многое множество: два подвала больших от пола до потолка завалены. Есть которые даже и сгнили от ветхости… Во время проскомидии становится перед царскими вратами душ десяток монахов, развертывают книги и начинают читать: Анны, Марфы, Никифора, Митрофана… Ежели ты тут, то и тебя прочтут… И так до конца века…

— И много душ помянут?

— А сколько успеют…

— Как же с теми книгами поступаете, которые в погребах сгнили?

— По тем книгам сам господь поминает во царствии своем…

— Значит, вы — жулики и мошенники! — решает злорадно завсегдатай. — Берете с меня деньги, чтобы поминать меня вечно, а я у вас в погребе сгнил… Пропали мои деньги, и душа пропала… Мошенники вы и есть…

Отец Феодосий озадачен и не знает, что отвечать.

— Монах есть свет миру! — вдруг выпаливает он. — Без монаха мир давно пропал бы.

— Свет или не свет, а вы — мошенники, — стоит на своем завсегдатай.

— Монах есть столп! — продолжает о. Феодосий.

— Мало ли столбов! Вон и фонарь на столбе стоит, — потешается завсегдатай.

— Монах есть светильник, — надрывается инок. — Он вам всем светит…

— Хорош светильник! — иронизирует противник. — Приедет сюда — водку пьет, вино пьет и до отвала ест…

— Неправда! — хрипит о. Феодосий. — Инок есть ангельский чин. Он есть пост и воздержание…

— Какое же это воздержание, коли ты на наших глазах четвертый стакан сантуринского хлещешь?..

— А хоть бы и пятый? — начинает уже злиться о Феодосий. — Если тебе бог ума не дал, то и молчи!

— Ладно. Я без ума, да честный человек, а ты с умом, да мошенник и обманщик… Вечное поминовение выдумали…

— Ежели я — мошенник, то ты — дурак. И за эти слова с тебя на страшном судилище взыщется…

Отец Феодосий брызжет слюною. Все завсегдатаи дружно хохочут. Смеются и Андрюшка с Гаврюшкой. Один только Антоша делает над собою усилие, чтобы не засмеяться. Он чувствует, что монах прижат к стене, — и ему жаль его.

— Что, отче, съел? — допекает торжествующий завсегдатай. — Уже до судилища договорился…

Отец Феодосий растерянно смотрит по сторонам, как бы ища защиты, и потом вдруг, точно озаренный свыше, отвешивает земной поклон обидчику.

— Прости Христа ради… Я, грешный, ввел тебя в искушение…

Тетерь завсегдатай чувствует страшное смущение и даже неожиданный испуг.

— Что ты, что ты, отец Феодосий! — бормочет он. — Зачем в ноги?.. Это у нас только так разговор был…

Монах поднимается и обводит всех торжествующим взглядом: он победил, и победил — смирением, как и подобает иноку…

— Прикажи-ка, Антоша, подать на мировую еще стаканчик сантуринского, — говорит он примирительным тоном.

Вино приносят. В дверях вдруг совершенно неожиданно появляется Филарет и устремляет грозный солдатский взгляд на стакан.

— Мы тут… тово… богомыслием… богомыслием занимаемся, — начинает лепетать о. Феодосий.

— Вижу, що богомыслием, — круто обрывает о. Филарет. — Давай и мiнi вина! Чем я хуже Хведосiя?!

Приносят вина и о. Филарету. Завсегдатай вступает с ним в разговор:

— Отец Феодосий говорит, что у вас на Афоне…

— Бреше! — обрывает, не дослушав, о. Филарет.

— Что у вас на Афоне всенощная тянется…

— Бреше, як сивый мерин, — не дает договорить о. Филарет.

— От вечера и до утра будто бы тянется всенощная…

— Бреше… Вiн все бреше…

— А правда, что во всей Турции только у вас на Афоне колокола дозволены?

— Бреше, бреше, бреше… Хведосie все бреше…

— Да это не отец Феодосий говорил, а я в книжке читал…

— А як читав, то — правда…

Отец Филарет тоже выпивает несколько стаканов сантуринского и разговор ведет отрывисто и желчно: все у него брешут. И весь мир брешет. Больше от него нельзя добиться ничего. Из его разговора вытекает, что не брешет только он один. Почувствовав в голове хмель, он поднимается и направляется к выходу.

— Куда теперь, отец Филарет? — опрашивают его завсегдатаи.

— Пiду на судно в гавань. На судне у нас всеношна скоро начнется.

Отец Филарет, ни с кем не простившись, уходит. Вскоре вслед за ним поднимается и о. Феодосий.