Воспоминания склеротика - [75]

     Немедленная отправка к месту нашего будущего проживания и рукопожатие друзей Сени и Нюры Бобровых, у которых мы поселились на первые десять дней, до снятия квартиры, напрочь отогнали обиду, которую нанес хамовитый таможенник.

     С первых же дней пребывания в Израиле я проникся высоким чувством благодарности к стране, принявшей нас как своих граждан, и неизвестным мне людям, сделавшим это возможным. Осталось лишь горькое чувство, что государство, в котором я родился и которому я отдал более пятидесяти лет честного нелегкого труда, ничего не сделало, чтобы минимально обеспечить старость своего, всегда верного ему, патриота.

      Прошло не так много времени, и я понял, что рядом с таким явлением, как материальное обеспечение новых репатриантов, рассчитывать на мало-мальски дружеское участие, я уже не говорю о духовном понимании людей, которые оказались в  новых, непривычных, а зачастую и непонятных для них условиях, рассчитывать нечего. Коренных жителей мы просто не интересуем и спасибо им за это. А вот русская иммиграция, прижившаяся здесь, овладевшая по молодости языком и, видимо, не очень чистая на руку, не упускает случая обобрать своих бывших соотечественников, ещё не знающих языка и верящих в какие-то правила и элементарные законы порядочности.

     Не раз приходилось сталкиваться с некоторым пренебрежением старожил к русскоговорящим, которым при выражении минимального протеста немедленно отвечают «савланут»*, как будто у владеющего ивритом есть документ на право не иметь терпения. И подобное, к сожалению, проявляется часто в поведении официальных лиц. Я не сетую на недоброе отношение к «русским» переселенцам со стороны религиозных ортодоксов, пример преследования еврея Уриэля Акосты, лучшая им характеристика. Да и я, при моём высоком интересе к религии и в том числе к библии и торе, просто далек от слепой веры, как и её апологетов. Но желание быть человеком не второго сорта, а полноправным членом общества заставляет о многом печалиться. Прежде всего, о том, что в Израиле евреи оказались не такими, каких я знал у себя в Донецке или Крыму. Об этом лучше меня высказался израильский писатель Эфраим Севела: «Евреи, рассеянные по всему миру, по всем странам, -  это отличное удобрение, помогающее процветанию этих стран. Евреи же, собранные вместе, превращаются в обычное говно». 

     Видимо поэтому есть вещи непонятные не только из-за незнания языка. Русскоязычная пресса, прежде всего, озабочена ознакомлением своего читателя с рекламой. О каких-то льготах, выплатах и услугах узнать там что-либо толком нельзя, только у магазина, на автобусной остановке или на лавочке от соседа или случайного собеседника. Это говорит о равнодушии к судьбам новых репатриантов и, прежде всего, к людям престарелым, возраст и склероз которых не дает им возможность запомнить не только незнакомые слова иврита, но и зачастую вспомнить давно известные из родного русского языка. Вообще, помимо моих возрастных изменений с памятью, я всегда страдал тупостью к языкам. Здесь прерывая свои рассуждения, хочу поделиться некоторыми мыслями по этому поводу.

     Любимая фраза новых репатриантов “рак русит”, которая в переводе означает “только  русский”. Её употребляют, объясняя ивритоговорящим  гражданам Израиля, что всё, что они пытаются растолковать вам на родном им языке, – это, как говорится,  “в позьзу бедных”. Как долго это взаимонепонимание будет продолжаться, трудно сказать. Есть способные люди, особенно молодые, которым язык дается легко или сравнительно легко. Мне же с этим делом всегда было непросто. Если есть на свете чудеса, то одно из них это четверка в моем институтском дипломе по немецкому языку. Иностранных языков я никаких никогда не знал, это огромный пробел в моём воспитании. Ещё в детстве я упустил удивительную возможность освоить французский язык. Моя бабушка, Лидия Борисовна Смирнова, в молодости воспитанная гувернантками, великолепно владела этим языком, свободно говорила, писала и читала. Моя двоюродная сестра, общаясь с ней, уже в семь-восемь лет владела разговорным французским, как и бабушка. Они обе ловко этим пользовались, если надо было что-либо сказать не для постороннего уха. Меня  всегда это очень злило, но запомнить хоть одно нерусское слово я не мог. Я никогда никому не завидую, кроме тех, кто знает любой иностранный.

     В 1976 году на всемирном конгрессе UNIMA в Москве со мной неоднократно пыталась пообщаться весьма интересная женщина. Она мне предлагала, пожалуй, все европейские языки. Но я нервно, со злостью на самого себя, отвечал: - только русский со словарем!

     Сейчас мой возраст и старческий склероз ещё более усугубляют ситуацию. Ивритское слово «савланут» и счет до десяти, с напряженным вспоминанием каждой цифры, да может быть ещё несколько слов, пожалуй, весь мой словарный запас, которым я обзавелся за полтора года пребывания на земле обетованной. Позор, да и только. Когда я узнал, что доброе утро на иврите - это «бокер тов», а добрый вечер – «эрев тов», то довольный позвонил друзьям и сказал: «бокер эрев». Но так собственно было и пару десятков лет назад. В 1981 году, когда я был послан президиумом советского центра UNIMA на Жилинский фестиваль в Чехословакию, у меня была прекрасная переводчица Лариса из Братиславы. Она так легко и синхронно переводила мне спектакли, что было ощущение, что я их смотрю на русском языке. Жила Лариса со мной в одной гостинице и была рядом до тех пор, пока мы не расходились ко сну. Завтракал я правда без неё, поскольку поднимался на рассвете, в шесть или в половине седьмого. Встречались мы с ней у входа в гостиницу в девять утра. Поэтому на завтрак я брал ежедневно только сосиски с яичницей. Это единственное блюдо, которое я мог объяснить официанту, показав два пальца, поскольку порция состояла из двух сосисок. Ко мне часто подсаживался знакомый драматург из г. Мартина, но это ничего не меняло, поскольку он тоже ел сосиски, запивая их американским  джином и заставляя меня составлять ему компанию. К сожалению он по-русски не знал ни “буб-бум”, собственно как и я по-чешски. Мы общались с помощью улыбок и чоканья рюмок. Единственное, что он понимал, это мой отказ от третьей или четвертой порции джина, а я понимал его настоятельную просьбу выпить ещё. Как мне хотелось ему процитировать Саву Морозова, который одному офицеру сказал, что по утрам и скотина не пьёт. Но сделать я этого не мог по причине моей полной тупости в освоении языков. Я каждый день, отправляясь в театр на фестивальные спектакли, спрашивал Ларису: - как будет на чешском языке «добрый день»? -   И каждый раз, входя в кабинет директора, я забывал это короткое приветствие.