Воспоминания русского дипломата - [80]

Я поселился, если память мне не изменяет, на Куяльницком лимане в санатории какого-то доктора-поляка, и взял курс грязевых ванн, очень сильных, и довольно весело проводил время, сделавши некоторые знакомства. В общем, однако, для ноги это было скорее бесполезно, а после горячих ванн, я в первый раз узнал, на какой стороне у меня сердце и нажил себе легкий невроз. Засим я отправился в Крым, где застал всех наших, и провел осень у брата Жени, поселившегося на даче Суук-Су, недалеко от Гурзуфа.

Мне оставался год до окончания университета. Предстояли трудные государственные экзамены, писание кандидатского сочинения. Со всем этим я благополучно справился, и Николай Гагарин также; не легко было ему, только что женившемуся, браться за науки. В этот год предстояла коронация, и потому экзамены кончились раньше, к началу мая. – Все москвичи старались сдать свои квартиры под торжества, и нашу квартиру наняло Дворцовое ведомство. Она предназначалась для корейского посольства, которое так и не въехало в нее. Я должен был уехать в Меньшово, но повредил себе колено, и застрял в Москве, ожидая со дня на день корейцев, которые на мое счастье не приехали. В день праздника на Ходынском поле, я было направился туда, но по дороге, встретил ужасные картины: родителей, которые везли на извозчике девочку без головы, повозки, наполненные трупами, еле прикрытых сверху рогожами. Конечно, я повернул назад, ибо все уже знали о случившейся катастрофе, и повозки с убитыми можно было встретить в течение нескольких часов. Впечатление было зловещее для царствования, которое начиналось…

После катастрофы на Ходынке семьи убитых стали подавать заявления о вознаграждении. В простом народе прошел слух, что будут давать не меньше 1000 рублей за убитого. У одной кухарки пропал муж-пьяница, в этот день. Она решила, что он тоже убит. Многих нельзя было опознать. Кухарка поплакала, отслужила панихиду, потом пошла подавать заявление. На четвертый день «убитый» появился… Кухарка, которая успела и погоревать и утешиться, выругала его на чем свет стоит, – за не осуществившуюся надежду получить деньги в кой-то веки за мужа, который только тратил ее жалование.

По поводу того, как мало ценится жизнь в народе, припоминаю, как в им. Щербатовых поезд переехал старика крестьянина, ехавшего на повозке, причем дорога была виновата за то, что шлагбаум не был опущен. Вызывают сына и спрашивают, что он желает получить. – «лошадь была хорошая – рублей 80 стоила». – «Еще что…» – «Телега крепкая – 30 рублей». – «Чу…» – «Сбруя, мешки, мелочи – 15 рублей». Видно мужик хотел не упустить случая за все получить. – «А отец…» – «Ну да ведь он уже стар был, все равно пора была помирать – прикиньте десятку».

Мои сестры и папа жили у брата Пети на Знаменке, и участвовали на всех торжествах и приемах. У брата был открытый дом, и у него ежедневно завтракали и обедали многочисленные гости, съехавшиеся из Петербурга и отовсюду. Необыкновенно эффектна была иллюминация Кремля и всей Москвы, вечером в день коронации. А во время самого торжества мне пришлось быть на трибуне на Соборной площади, и я хорошо видел выход из Красного крыльца в Успенский собор и обратное шествие, под гул колоколов. Государь был слишком небольшого роста и огромный золотой венец, как будто, придавил ему голову. Сзади него шли огромные великие князья. – Все же общая картина была внушительная.

Куда поступать после университета… – Вопрос трудный для птенца, росшего в теплом родительском гнезде и не знавшем жизни. – В это время в Петербург вернулся на деятельную службу граф Дм[итрий] Алексеев[ич] Капнист, брат моего дяди попечителя Московского учебного округа Павла Алексеевича, и друг моих родителей. Вся его карьера протекала в Министерстве иностранных дел, но несколько лет перед тем он покинул ее, был назначен почетным опекуном в Москву, и следовательно был коллегой моего отца. Он нередко приезжал к нам играть в винт, видал меня еще гимназистом, и всегда звал служить в дипломатию. Когда умер Н. К. Гирс и министром иностранных дел был назначен посол в Вене кн[язь] лобанов, он на свое место в Вену назначил графа Петра Алексеевича Капниста, а другого брата графа Дмитрия Алексеевича пригласил занять влиятельное место директора Азиатского департамента, который в то время ведал делами всех трех востоков – Ближнего, Среднего и Дальнего. – Дмитрий Алексеевич принял этот пост, и в свое время вспомнил предложение, которое, шутя, делал мне гимназистом, и возобновил его. – Вступление в Азиатский департамент связывалось для меня с перспективой службы в Константинополе и заграницей. Я имел об этом скорее смутное представление, но сама неизвестность казалась заманчивой, интересной. Историко-филологический факультет, который я кончил, ни к чему не готовил, кроме разве ученой и преподавательской деятельности, к которой я не чувствовал никакого влечения. Вот почему я принял предложение, съездил в Петербург подать прошение и представиться начальству, и был отпущен до октября. Начало лета я провел в Меньшове, а в августе поехал в Крым, где жил некоторое время один, на даче Самариных.