Воспоминания русского дипломата - [79]

Проходит лето. В Меньшово остаются папа, сестра Ольга, которая занята пристройкой к дому двухэтажного помещения, где устраиваются улучшенные удобства вместо прежних весьма примитивных, и Ольга устраивает еще специальную «больничную» комнату с «койкой» на случай холеры. Она оклеивает комнату различными изречениями и правилами, которыми ее дразнят. Над дверью: береженого Бог бережет. Я сочиняю воображаемую проповедь Акулининского батюшки, когда его позовут освящать помещение с удобствами. Батюшка говорит высоким фальшивым фальцетом с большим чувством, и я хорошо подражаю ему.

Мамá с сестрами и Мариной уехали в Ялту к Самариным. Туда же, в Крым, поспешил, конечно, Николай. Оттуда приходят восторженный письма мамá, влюбленной в море, камушки, небо и солнце. И в этой лазури быстро наступает развязка романа – Марина становится невестой. Хотя это могло быть всего менее неожиданным, мамá озабочена, ей всего 17, а ему 20 лет, он студент 3-го курса, все это рано слишком, и хотелось бы попридержать. Но ничего не поделаешь. Решено только ждать год, или два, но удастся ли столько ждать с бурным Николаем, которого земля не носит! Родители его счастливы, они любят Марину и главное обожают своего Николая, ни в чем не могут ему отказать и так рады счастью своего первенца. А в письмах из Крыма чередуются поездки в Орианду, Массандру, лестничество, закаты солнца, переливы моря и песни любви… Марина – невеста! Это трудно реализовать. Для нас она младшая, еще ребенок, и всем она так близка, а ее отнимают от нас. И возникает семейная ревность, и даже не всегда благожелательное чувство к Николаю. Достоин ли он нашей Марины… – У меня, который особенно близок с нею, уже давно острая братская ревность. Я порою не переносил Николая, его частых посещений и того, что он чувствует себя у нас, как у себя дома. Это мешает немного дружбе и товариществу. Я отдаю себе отчет в том, что его винить не за что и что я должен быть рад за Марину, но мне это трудно. – Кому скоро это становится более чем трудно, кто прямо страдает – это мамá. Она так сжилась с Мариной, так следила за каждым ее шагом, и теперь начинает чувствовать, что совершенно неизбежно, при всей своей любви и близости к мамá, Марину охватывает чувство, которое все же отделяет ее, потому что у нее другой центр тяготения. Она другими, его глазами начинает смотреть на многое, он влияет на нее. По-прежнему Марина любит мамá, может быть еще сильнее; по-прежнему поверяет свои невинные тайны, ищет поддержки, но для того, чтобы она научила ее, как лучше войти в его жизнь, стать одно с ним. Она идеализирует своего Николая, видит в нем все совершенства и сознает себя недостойной его, а в душе мамá настоящая глубокая драма. Она не может не быть счастлива за Марину, но не может, конечно, разделять ее ослепляющего увлечения. В Николае она видит милого чистого мальчика, которого полюбила, но не может заставить себя видеть в нем исполнения всех совершенств. Наоборот, материнским сердцем она прозревает опасности слишком раннего брака с мальчиком не перебесившимся и у которого еще столько соблазнов впереди. И в той же мере она, конечно, видит превосходство Марины, но боится за ее чрезмерную способность самоотвержению, радостную готовность распластаться перед тем, кому отдалась раз и навсегда, без всякой мысли и политики и желания подчинить себе будущего мужа. На это Марина не способна. Она всю себя отдает без счета и расчета, беспрекословно, без условий и требований, с сознанием, что она ничто, а он все, и что он делает ей великое счастье, избрав ее женой. Такой Марина родилась, выросла, такой стала невестой и женой – на всю жизнь. Но отдав свою жизнь мужу, она не могла измениться в духовном облике, и она осталась с той же ясной, кроткой, любящей младенчески чистой душой, с какой-то высшей мудростью, которую получила в дар от Бога…

Брат Сережа, ее крестный отец, как-то сказал про нее, что она из тех малых сих, про которых Господь сказал, «что Ангелы их на небесах всегда видят лицо Отца Моего небесного».

Милая, милая Марина! Как она была прелестна и светла своим счастьем. Как они были милы вместе. Какая красивая юная любовь несла их на своих крыльях! – Конечно не выдержали ни двух лет, ни одного года, и венчались 2 июля 1895 года в церкви Рождества Богородицы в Кудрине – приходе Гагариных, в ясный солнечный день, после чего уехали в Меньшово, дорогое им обоим, а все обитатели его на это время поразъехались. Потом, после недели в Меньшове, поехали в Никольское, к Гагариным, где для них, так же, как и в городе, отстроили новый дом. В Никольском был устроен грандиозный праздник для соседних крестьян. Потом осенью поехали в Крым.

Это лето мне памятно. Прямо после свадьбы Марины я поехал в Одессу лечиться на лиман, потому что у меня болело колено, которое я как-то свихнул, играя в теннис, после чего оно постоянно опухало у меня. Остановился я в Одессе на городской квартире моего дяди кн[язя] Павла Петровича Трубецкого, где никого не было, кроме прислуги. Уехал я из Москвы не запасшись паспортом, и только по приезде в Одессу написал об этом в Москву. Поэтому я пока и не переезжал на лиман. Я уже прожил так дня четыре, как вдруг внезапно ко мне на квартиру явился квартальный с бумагой от полицеймейстера, в которой говорилось, что мне дается трехдневный срок для выезда из Одессы ввиду того, что у меня нет паспорта. После подписи значилась приписка: обязан выехать немедленно. – Квартальный объяснил, что ему поручено остаться при мне и проводить на вокзал на поезд, отходивший через 2 часа. Было воскресенье. Градоначальника не было в городе. Оставалось ехать с квартальным к полицмейстеру на квартиру, что я и сделал. – Меня встретил несколько свысока полковник, которому я показал бумагу, обратив его внимание на противоречие текста с припиской и на то, что мне на сбор в дорогу дается всего 2 часа времени, так что я лишен возможности обратиться по телеграфу к великому князю Сергею Александровичу, который как московский генерал-губернатор мог заступиться за меня. – лицо полковника смягчилось и он с важностью сказал: «я рад, что моя полиция так нелицеприятно относится ко всем…» – «Простите, г[осподин] полковник, но в данном случае вы довольны сами собой, ибо на бумаге ваша подпись». – Полковник смутился, просил меня указать, кто мог бы поручиться за меня в Москве. Я назвал своего брата, московского губернского предводителя дворянства. Тут уже все приняло другой оборот. Я составил на его имя телеграмму, излагающую в чем дело. Квартального послали отправить эту телеграмму, а мне полицеймейстер выдал тут же бумагу, с которой я мог ехать на лиман и меня никто не должен был тревожить.