Воспоминания русского дипломата - [225]

На бульварах ходила нарядная толпа «товарищей», щегольски одетые красноармейцы с дамами. Они швыряли деньги, катаясь на лихачах, когда не имели возможности кататься на автомобилях, которые получили название «хамовозов», потому что никто, кроме товарищей и дам их сердца, не мог на них ездить. За право пользоваться своей лошадью три раза в неделю надо было платить 800 рублей в месяц, остальное время ею должны были пользоваться большевики. Разумеется, мало кому это было по средствам.

Я уехал из Москвы в июле 1918 года. С тех пор почти каждый месяц оттуда приезжал кто-нибудь; из рассказов приезжавших можно было судить, как становилось все хуже и хуже, как все более сгущалась атмосфера голода и бесправия. Но и та картина, которую мне пришлось наблюдать до отъезда, казалась достаточно яркой в этом отношении. Нам выдавали хлебный паек в 1/8 фунта[250], и то не каждый день. Когда хлеба не хватало, выдавали селедки или овес. А сам хлеб был самого низкого качества, наполовину с отрубями. Продукты из продовольственных лавок выдавались также самые низкопробные. Мы столовались у сестры Ольги и почти ежедневно в тарелке супа находили несколько червей. Ели, конечно, впроголодь; толстые люди совершенно исчезли из Москвы. И при этом жили под постоянным гнетом, ежедневно узнавая о новом мероприятии для удушения буржуазии или об аресте кого-нибудь из близких. Большинство общественных деятелей запасались подложными паспортами, меняли постоянно ночлег, стараясь изменять свою наружность. Разговоры велись главным образом о том, откуда можно достать что-нибудь съестное. Кроме того, таинственно сообщали друг другу «из самых достоверных источников», что через две недели произойдет переворот. Иногда точно называли число, когда это будет. И хотя проходили все сроки и ничего не случалось, но все продолжали жадно прислушиваться ко всем слухам. Оно и понятно. Без постоянно возобновляющейся надежды нельзя было бы переносить того, что до сих пор переносят обитатели Совдепии. Кто мог, тот, конечно, старался бежать из этого ада.

От Ермашова мы получили фальшивые удостоверения, которые пригодились нам и до отъезда. По ним нам удалось без труда получить полностью деньги с наших текущих счетов в то время, как всем выдавали зараз не свыше тысячи рублей, и притом приходилось простаивать по нескольку часов в очередях, так что создалась особая профессия людей, достававших деньги с текущего счета.

В это время, при содействии немцев, в Москве учреждено было украинское генеральное консульство{202}. В него сразу кинулась масса народа, пожелавшая принять украинское подданство, чтобы избегнуть тяжелой лапы большевиков. Украинцами становились многие, ничего общего не имевшие с Украиной и считавшие себя коренными русскими, полагавшие, что режим Скоропадского есть временная комбинация и не видевшие ничего предосудительного в том, чтобы получить украинский паспорт, иметь возможность выехать из Москвы и оградить свой сейф в банке от взлома. На первых порах переход в украинство был очень легким. Этим мы решили воспользоваться для моей жены, у которой в сейфе хранились драгоценности не только ее, но и Бутеневых. Большевики быстро поняли, какое количество буржуев может таким путем выскользнуть из их лап, и они поставили целый ряд ограничительных условий для принятия украинского подданства.

Во все время пребывания моего в Москве я уклонялся от свиданий с немцами. Но перед самым отъездом я решил пойти на свидание, чтобы сказать все, что находил необходимым им высказать, тем более что опасался, что другие собеседники ведут с ними разговоры в недостаточно определенных тонах.

Я виделся с Рицлером, который стал поверенным в делах после убийства Мирбаха. Он произвел на меня впечатление тщедушного, милого человечка, агента второго разряда, не имевшего личной инициативы, – передатчика разговоров между Москвой и Берлином. Может быть, такая фигура наиболее подходила для неопределенной, нерешительной политики Германии.

После общих вступительных фраз Рицлер спросил, не имеем ли мы что-либо сообщить по поводу плана переворота в Москве, о котором незадолго до того он вызвал наших представителей на обмен мнений. – Тогда я высказал ему точку зрения, которую уполномочен был развить от имени нашей группы: раньше, чем говорить о перевороте, русскими силами, но при содействии Германии, надо было определенно договориться насчет общих условий. Мы не считаем возможным идти на один местный переворот, если он не будет сопряжен с последствиями в общерусском масштабе: полный пересмотр Брестского договора, восстановление единой неделимой России, невмешательство немцев в наши внутренние дела, а за это: строжайший нейтралитет России и экономические выгоды, которые подлежат обсуждению. На меньших условиях мы не можем идти на соглашение с Германией. – «Вы должны отдать себе отчет в том, как упал престиж Германии после попустительства всем мероприятиям большевиков и поддержки, им оказываемой. Мы можем пойти на соглашение с Вами, только если в состоянии будем оправдать его серьезными выгодами, реальной пользой». – Такова была сущность того, что я сказал Рицлеру. Как и следовало ожидать, последний ограничился ответом неопределенным, обещая сообщить содержание беседы в Берлин, но высказывая сомнение, чтобы там приняли нашу точку зрения. «Кто нам поручится, что, когда мы все вам дадим, вы не повернете снова в сторону Англии?» – сказал он. Я ответил, что пока Германия, в свою очередь, не примет определенной политики по отношению к нам, мы, конечно, будем считать себя ничем не связанными. На этом мы расстались.