Воспоминания русского дипломата - [222]

Получалась полная двусмыслица. Создавалось впечатление, что немцы ведут двойную игру: с одной стороны, поддерживают большевиков в Москве, украинцев в Киеве, а с другой – заигрывают с русскими государственными партиями, заманивая их миражем единой неделимой России{192}.

С этой неопределенностью следовало покончить и окончательно выяснить истинные намерения немцев, которые иногда оправдывали свою двусмысленную позицию тем, что с ними никто не желает разговаривать и что они поневоле должны поэтому поддерживать отношения далеко не с теми, на кого сами хотели бы опираться. Я полагал, что раньше чем обратиться к немцам следовало совершенно лояльно предупредить об этом союзников, объяснив им, что наши переговоры с немцами, в том случае, если они состоятся, не будут носить никакого опасного для союзников характера и что из них будет решительно исключен всякий элемент враждебности, ибо мы станем на ту точку зрения, что Россия бесповоротно вышла из войны и может соблюдать лишь строгий нейтралитет. Со мной согласились. От частных переговоров с немцами я уклонился, потому что не мог победить в себе недоверия к их результатам и неодолимого чувства, которое претило мне брать на себя эту роль. Я считал, что ее гораздо лучше выполнят те, кто больше, чем я, возлагали надежд на немцев и ждали только от них нашего избавления. Зато я взялся переговорить с французским генеральным консулом. Разговор этот состоялся, но ни к чему не привел. Тщетно я и другие два сочлена Правого центра развивали перед консулом условия, на которых мы считали возможным завязать отношения с немцами, считаясь с неустранимым фактом, что без их согласия при данных условиях немыслима никакая перемена положения в России; что для самых союзников может быть выгодно в конечном счете вывести Россию из состояния хаоса и быть уверенными, что правительство, которое образуется, не будет германофильским, а наоборот, поставит своей задачей оградить возможно полнее независимость России, – консул твердил одно: «Этого у нас не поймут, и всякое правительство, которое образуется при содействии Германии, не будет нами признано». На этом мы и расстались.

Выполняя поручение Правого центра о негласной разведке намерений немцев, президиум принял соответствующие меры. Некоторые члены его очень конфиденциально вступили в сношения с советником германской миссии, неким Рицлером. Все это приходилось делать с величайшей предосторожностью и конспиративностью. Французская агентура следила за германской миссией и ее сношениями, германская делала то же по отношению к французам. И те, и другие могли каждую данную минуту выдать результаты своих наблюдений большевикам, что, по-видимому, и делалось порою агентами обеих враждебных ориентаций. Было известно, что со всякого, переступающего порог германской миссии, французы ухитрялись на улице снимать фотографии. В силу этого было решено не называть участников переговоров даже в заседаниях Правого центра и сообщать лишь в самых общих чертах результаты этой предварительной разведки.

С моей точки зрения, она не представлялась особенно утешительной. Немцы охотно говорили о возможном содействии свержению большевиков, но отнюдь не шли на разговоры о немедленном восстановлении единой и неделимой России, представляя это дело будущему. Некоторые из сторонников соглашения с Германией во что бы то ни стало были готовы стать на эту точку зрения, но те, кто исходили из «политики свободных рук», в том числе мой брат Евгений, Д. М. Щепкин и я, отнюдь на это не соглашались.

Контакт с немцами установился, и от времени до времени наши делегаты с ними виделись. Особенно деятельно проявляли себя немцы-военные в Москве, которые совместно с нашими военными обсуждали планы переворота в Москве в кратчайший срок. Они чувствовали всю унизительность для Германии и своего императора политики поддерживания отношений с бандой мошенников и разбойников.

Разговоры шли в том же духе, не двигаясь вперед. Обе стороны не хотели порывать их, но не могли сообщить друг другу никаких новых предложений. Тем временем произошел ряд событий, существенно изменивших обстановку.

Граф Мирбах поддерживал оживленные сношения с большевиками. Последние приписывали его санкции многие меры, которые принимали, например, национализацию промышленности, запрещение продавать мануфактуру и другие товары. Было ли на то благословение немцев, – неизвестно, но во всяком случае было благосклонное попускательство целому ряду возмутительных фактов, например, арестам и расстрелу многих русских офицеров; немцы и не подумали вступиться за них, ибо это было бы «вмешательством во внутренние дела».

Мирбаху пришлось недолго властвовать в Москве. Его убил левый эсер, еврей Блюмкин{193}. В нездоровой атмосфере того времени убийство Мирбаха евреем приветствовалось многими, как признак пробуждения национального русского чувства. Все ждали, что сделают немцы, что скажет Вильгельм. Ждали чуть ли не в 24 часа оккупации Москвы. Но прошел день, другой, третий, неделя, и ничего не случилось. Немцы потребовали миллион золотом в вознаграждение семье убитого. Большевики воспользовались этим, чтобы наложить арест на золото и ювелиров и еще увеличить одиозность немцев. Германский поверенный в делах потребовал права ввести в Москву батальон германских солдат для охраны миссии