Воспоминания русского дипломата - [221]
Как я уже сказал, лично я также склонялся к мысли о возможности соглашения с Германией на известного рода определенных условиях, но ко времени приезда в Москву в мае месяце во мне сильно поколебалась надежда, что такое соглашение окажется фактически возможным.
Сомнения мои питались главным образом вестями, приходившими из Украины. Правительство Скоропадского очень скоро определилось, как чисто классовое – «панско-гетманское правительство». Помещики, состоятельные классы поддерживали его, но в деревнях царило сильнейшее возбуждение против него и против немцев. Немцы появились на Украине по зову Грушевского, Винниченко и К>о, то есть самостийников, однако это не помешало врагам Скоропадского, хотя и явно против очевидности, упрекать его за то, что это, будто бы, он и его приспешники зазвали немцев на Украину. Большевизм был далеко не изжит в богатой украинской деревне. Мужики не успели еще всласть полакомиться за счет помещиков. А тут пришли немцы и Скоропадский, и не только стали восстанавливать права помещиков и взыскивать в их пользу за все, что было у них награблено, но и выколачивать у крестьян хлеб и всякую живность для вывоза в Германию. В России ошибочно думали, что немцы изобилуют товарами и заполняют ими по дешевым ценам всю Россию. Оказалось, наоборот, что немцы сами нуждаются во многом, например, в мануфактуре, мыле и других предметах. В самое короткое время они скупили все, что нашли в Киеве, и, разумеется, только подняли дороговизну жизни. На те деньги, которыми они расплачивались, купить ничего нельзя было. Все это усиливало раздражение в крестьянах. Большевики всячески муссировали эти отрицательные стороны германской политики на Украине и успели значительно охладить надежды, возлагавшиеся на них в Центральной России теми многочисленными крестьянами, которые думали, что либо Николай, либо Вильгельм, но хозяин нужен.
Помимо того, что правительство Скоропадского было классовым, оно было, кроме того, самостийным. Переворот, выдвинувший гетмана, был произведен при помощи русских помещиков и правых. Последние, будто бы, заручились формальным обещанием Скоропадского работать на объединение России. Ему приписывали слова, что он «положит Украину к ногам Его Величества». Но очень скоро Шульгин, который был нашим постоянным осведомителем из Киева, писал: «Какого Величества? – Русского или германского императора?»
Дело в том, что в Киеве среди самих немцев обнаружилось два течения; одно из них – среди военных и отчасти придворных германских кругов – очень скоро разочаровалось в самостийности Украины и стало поддерживать идею единой, неделимой России. Одному из главных германских генералов приписывали изречение, что Украина есть государство без настоящего языка, без настоящей национальности и без определенной территории. Нельзя было лучше определить всю искусственность такого государственного образования. При гетмане в качестве личного представителя императора Вильгельма состоял граф Ал[ь]венслебен, который открыто высказывался против самостийности Украины и давал понять, что ему хорошо известен взгляд его повелителя на этот вопрос, а что все прочие течения только терпятся до поры до времени.
Между тем как военные, не стесняясь, говорили в этом смысле, германская дипломатия в лице графа Мумма выражалась совершенно иначе и покровительствовала сепаратизму Украины. Еще сильнее то же течение проводилось австрийцами. В Киев был послан пресловутый граф Форгач, один из непосредственных виновников европейской войны, автор ультиматума сербскому правительству, из-за которого и загорелся сырбор. Этот Форгач был искушен в политической интриге. В Киеве он почувствовал себя, как сыр в масле, и стал настойчиво проводить идею самостийности Украины. На пропаганду этой цели не щадились средства для поощрения печати и создания благоприятной обстановки вокруг гетмана. Сам Скоропадский был обыкновенный гвардейский офицер{191}, недалекий, но хитрый. Вино власти ударило ему в голову, и он стал поддерживать самостийность, которая укрепляла его престол. Пособником он нашел себе беспринципного московского адвоката Игоря Кистяковского, циника и совершенно неразборчивого на средства. В августе 1917 года в Москве, Кистяковский выступал сторонником Корнилова, осенью – деятельным работником в пользу возрождения России и помощи Добровольческой армии, а весною 1918 года, в Киеве, он уже говорил, что Россия – пустое место, преследовал русский язык и проявлял крайний украинский шовинизм. В таком же духе говорил председатель Совета министров, бывший земский деятель лизогуб. И он и гетман, бывший свитский генерал русского императора, говорили о том, что Украина два века стонала под гнетом России. Все это так или иначе поощрялось немцами.
