Воспоминания русского дипломата - [217]

После отъезда Ермашова сестра и моя жена продолжали свою деятельность. И вот, в один прекрасный день, очевидно по какому-то доносу, большевики принялись энергично разыскивать мою жену, чтобы ее арестовать. По счастью, они так не умели ни за что приняться, что не сообразили самого простого – навести справки, где ее квартира. Вместо того, они нагрянули на квартиру моей сестры Лермонтовой, произвели у нее обыск и требовали указать, где моя жена. На вопрос сестры, в чем провинилась моя жена, главный большевик торжественно ответил: «Вы отлично знаете. Этот человек сыграл роль Вендена во время франко-прусской войны». – Так мы до сих пор, по нашему невежеству, не знаем, кто такой был Венден и в чем ему уподобилась моя жена{178}.

Пока шел обыск, сестра послала спешно предупредить мою жену об угрожавшей опасности, и она переехала к соседям. Большевики проискали весь следующий день, послали людей на вокзал проверить паспорта у отъезжающих женщин, но моя жена, переодевшись в пальто горничной и с фальшивым паспортом, благополучно проехала на север, прямо к Осоргиным, куда она знала, что я собираюсь.

Мы прожили в Сергиевском до 9 мая. Захватив зиму, провели таким образом всю весну, любовались разливом Оки, первым пробуждением природы и с большим сожалением уехали, когда все деревья уже распустились. Весна была поздняя и немного холодная, но вечера стояли дивные. Мы часто ездили на тягу и ежедневно ходили к обрыву.

Иногда приходилось ездить в Калугу, которая мне была дорога по воспоминаниям детства. Я обошел все родные места, был в Загородном саду, где мы прожили столько счастливых дет в старом губернаторском доме{179}. Он был неказист, но его незадолго до того отремонтировали для помещения Лазарета. Каждая комнатка, и уголок возбуждали во мне настоящее волнение, говорили, как живые, моему воспоминанию. Вот – стеклянный круглый тамбур у подъезда. Из передней – вход в залу-столовую. Оттуда налево – дверь на балкон, а направо – в гостиную, она же – кабинет моего отца. Рядом – комната моей матери, где я брал свои первые уроки и каждое утро входил со страхом, потому что в детстве боялся своей матери. Через маленькую комнату, где жили экономка Елизавета Петровна и горничная моей матери Анна Сергеевна, – выход на темную, узкую лестницу наверх, где наше детское царство. Комната с покатым полом, где я спал с младшей сестрой и где, приставив деревянную лошадку к задней стене, я по отлогому полу скатывался до окон. А эти окна, откуда мы с сестрой смотрели на фейерверки в городском саду, выбегая ночью босыми ногами к окну, как только слышали разрыв первой ракеты. А вот угол, где висела темная икона Николая Угодника, и перед ней горела лампадка, а под ней – постель нашей няни Федосьи Степановны. Боже мой, неужели уже 30 лет прошло с тех пор, как мы выехали из Калуги! Неужто смолкли навсегда дорогие голоса, не отворится дверь и не войдет никто из близких. Ведь это было вчера, сегодня, а не 30 лет назад! Да, кто не испытал этого особого чувства, которое овладевает Вами, когда Вы посещаете места, где прожили счастливое детство! Как будто тени слетаются к Вам навстречу и оживляют стены и природу! И грустно и отрадно на душе!

Я оценил Калугу, то, мимо чего равнодушно проходил в детстве, – красоту и живописность города с мостом, перекинутым через лесистый овраг, прямо над Окой. Вот – присутственные места и площадь с Гостинным двором и рядами, куда мы так любили ходить в детстве покупать фрукты и всякие сладости по воскресеньям! Все эти постройки екатерининского времени. Много живописных церквей. Кое-где сохранились прекрасные дома начала XIX века, успевшие обратить на себя внимание любителей старины. В одном из них, знакомом мне с детства, доме Кологривова, я побывал. Дверь отворила мне старушка, которая тотчас узнала и назвала меня, хотя я уехал из Калуги двенадцатилетним мальчиком, а возвращался уже пожилым, потрепанным от невзгод человеком. Дом Кологривовых у Каменного моста – один из самых красивых остатков старины в Калуге. Удивительно сохранилась живопись на стенах и плафонах, чудные зеркала; прелестна сама архитектура комнат.

Кологривовы, сильно постаревшие, были очень милые, радушные люди. При стариках оставались два сына. Старший сын был за несколько лет до того убит на дуэли. Второму сыну Александру было лет 30. Он играл руководящую роль в противобольшевицкой организации в Калуге. Все старания спасти его из Бутырской тюрьмы оказались тщетны, и его расстреляли.

В Калуге, как и вообще в провинции, гнет большевиков сказывался в некоторых отношениях сильнее, чем в Москве. Власть захватили люди малообразованные и алчные. Во главе калужского Совета стоял какой-то латыш{180}, который ежедневно проигрывал десятки тысяч рублей в карты и для покрытия своих долгов облагал буржуазию [поборами]. В качестве частного «необязательного» мнения он высказывал, что женщины старше 45 лет подлежат уничтожению. Особенно рьяно подвизался некий д-р Образцов, бывший до революции членом Союза русского народа. Он грубо и с наслаждением производил всякие издевательства при обысках; например, залез к какой то старушке, у которой заведомо не могло найтись ничего недозволенного, запускал грязную лапу в банки с вареньем, потому что на дне, будто бы, может оказаться золото, и потом обтирал руку о чистое белье, которое выворачивал из сундуков. Явно, что свинство, само по себе, доставляло ему удовольствие. Другой комиссар – по делам печати – реалист 6-го класса