Воспоминания русского дипломата - [210]

Нас встретил председатель, в тужурке защитного цвета, без погон, очевидно бывший офицер или чиновник. Прочитав бумагу, он спросил, в порядке ли наши документы, взглянул на один из них и сказал, что, раз все в порядке и ничего предосудительного на нас не было найдено, то мы свободны. Наши конвойные хотели нас покинуть, исполнив свое поручение; они, конечно, совсем изменили тон, увидев, как обходится с нами начальство, но тут я потребовал, чтобы они нас дождались и сопровождали нас назад, уже в качестве охраны. Председателя мы просили выдать нам пропуск с печатью, чтобы нас не подвергали новым арестам и обыскам. Он просил подождать, пока придет секретарь Военно-революционного комитета, у которого была печать. Скоро началось заседание комитета. Мы поместились в той же комнате; после нескольких дней нервного томительного мыкания и ожидания всяких гадостей, то, что нам пришлось услышать, казалось чем-то фантастическим и невероятным. Это был не большевицкий комитет, а собрание, напоминавшее Партию мирного обновления{171}.

В заседании обсуждались меры к скорейшему успокоению населения и водворению законности и порядка. Докладывали о том, что у такой то почтенной старушки Марфы Петровны был произведен самочинный обыск, при котором пропало 90 рублей. Члены комитета выражали при этом свое возмущение, и требовали привлечь к ответственности виновника этого обыска. Постановили его арестовать. Потом встал один из членов, явно офицер, и заявил, что комитет третьего дня поручил ему обыскать всех офицеров в городе и отобрать у них оружие. – «я все-таки не решился привести в исполнение такую крутую меру и предлагаю комитету пересмотреть свое решение. Не лучше ли просто отпечатать объявление, в котором будет предложено г.г. офицерам в трехдневный срок предъявить свое оружие? После этого можно будет отбирать оружие у тех, кто его еще не предъявил». Присутствовавшие поспешили согласиться с докладчиком.

Было очень неожиданно слышать такие речи. Ясно было, что и в главной станице произошло то же самое, что в хуторах. Видя неизбежность утверждения большевиков, местные люди решили сами перекреститься в большевиков, образовать местные военно-революционные комитеты и тем предотвратить опасность вторжения извне настоящих большевиков. На первых порах это им как будто удалось, но только на первых порах. Когда пришли настоящие большевики, то они, конечно, не удовлетворились такой переменой костюма и не отказались ради «законности» от обычных им приемов грабежа и насилия. Это было для них существом дела, а к форме они относились с нескрываемым презрением. К счастью для нас, все это произошло позднее, а в то время как мы попали в Константиновскую, никто не оспаривал власти военно-революционного комитета.

Становилось поздно. Я подошел к председателю и просил, если можно, ускорить выдачу нам пропуска. Секретаря еще не было. Председатель распорядился послать за ним, а комитету предложил, чтобы он от себя сделал выговор секретарю за небрежное исполнение своих обязанностей.

Мы вернулись на хутор, а на следующий день выехали на север. В дороге наступила полная оттепель. Из Константиновской мы выехали на санях, но через какие-нибудь 15 верст нам пришлось бросить сани и переменить их на подводу. Стояла чудная весенняя погода. Ручьи бороздили поля во всех направлениях. Вся земля струилась, и воздух был насыщен теплым паром, жаворонок высоко и прямо, как свеча, взвивался над полем, заводя свою звонкую, веселую песнь. Мы прибыли без особых приключений на станцию Тацинская железной дороги лихая – Царицын, и оттуда мы выехали на Царицын. Ехали, конечно, в вагоне 4-го класса{172} весь путь вплоть до Москвы. При первом же перегоне наш поезд ночью столкнулся с другим поездом, шедшим ему навстречу. Как это могло произойти – по вине ли стрелочника или иначе, – не знаю, но особых последствий, кроме задержки в пути, от этого не произошло. Поезда шли так тихо, что столкновение конечно можно было предотвратить, но разруха на железных дорогах была полная. Паровозы ударились один о другой очень слабо, вероятно в последнюю минуту, машинисты дали задний ход, и, сделав «бушки-барашки», поезда отошли один от другого.

Из Царицына мы поехали на Грязи. Вокзал был переполнен, поезда были редки. Поэтому мы, по совету некоторых пассажиров, поехали на Елец, откуда легче было попасть в Москву. Нам говорили, что в Москву требуется особый пропуск; на самом деле его никто не спрашивал, и билет нам выдали без труда.

В вагонах 4-го класса было грязно и душно, было обилие насекомых. Зато было необыкновенно интересно. Круглые сутки шел несмолкаемый разговор. События заставляли все мозги работать, пробудили жажду делиться своими впечатлениями и формулировать выводы. Хотя по облику мы, конечно, отличались от простого народа, заполнявшего вагон, но наше присутствие не стесняло никого в выражении мнений. В этом сказывались последствия пережитого. «Барин» перестал существовать для мужика, как человек, которого нужно опасаться и которому нельзя доверять. Поэтому как к нам относились в вагоне, мы могли судить о разнице настроения на юге и на севере. До Царицына мы ехали в атмосфере большевицкого подъема. Произносились соответствующие речи. К себе мы чувствовали скорее враждебное отношение. От Царицына чувствовалась уже смена настроения, и, чем дальше мы продвигались на север, тем резче и определеннее все едущие были настроены явно против большевиков. К нам, людям образованным, другого круга, относились с вниманием, уступали место; все смолкали, когда мы начинали говорить. Какие только темы не затрагивались! Из почти недельного путешествия в вагоне я вынес впечатлений больше, чем иной раз за несколько месяцев. Теперь, конечно, многое не так уже ярко осталось в памяти, но некоторые встречи и разговоры так меня поразили, что я их не забыл.