Воспоминания - [87]

Тетя прекрасно понимала, какие сложности возникли в связи со смертью Распутина, но его исчезновение доставило ей такую радость, что она не могла осуждать убийц. Для нее Распутин был живым воплощением зла; она считала, что провидение выбрало Дмитрия и Феликса для свершения правосудия.

Она поведала мне подробности своего последнего визита в Царское Село, о котором мы кое что слышали в Петрограде. После встречи с Дмитрием она обдумала ситуацию со всех сторон и решила сделать последнюю попытку повлиять на императорскую чету.

Она приехала в Царское Село в отсутствие императора. Императрица оказала ей ледяной прием. Тетя рассказала о мрачном, мятежном настроении Москвы и попыталась убедить в необходимости перемен, что привело к тягостной сцене.

На следующее утро она получила краткую записку императрицы с просьбой уехать. У них настолько разные мнения, писала императрица, что они никогда не смогут прийти к согласию. Она также добавила, что хотя император уже вернулся, но он так занят, что у него нет времени на беседу, о которой просила тетя.

Тетя вернулась в Москву с тяжелым сердцем. Через несколько дней Распутина убили. Не зная подробностей, тетя послала Дмитрию восторженную и, возможно, неосмотрительную телеграмму, которую довели до сведения императрицы. В результате тетю обвинили в соучастии.

И теперь, несмотря на любовь к сестре и все ее христианские чувства, терпению тети пришел конец.

В Москве царило нервное возбуждение; москвичи, считая Дмитрия своим земляком, похвалялись его подвигом. В тот же день я уехала в Киев. Вдовствующая императрица, которая всегда любила нас с Дмитрием, тепло встретила меня. Она внимательно меня выслушала, но я сразу поняла, что не могу рассчитывать на ее вмешательство.

Все аргументы давно себя исчерпали; кроме того, существовали темы, которых мать с сыном никогда не касались. В своих беседах они старательно избегали всего, что имело отношение к молодой императрице.

Мне больше не к кому было обратиться.

Я совершенно выдохлась и чувствовала себя больной, однако перед отъездом из Киева мне удалось встретиться с великим князем Александром Михайловичем. Помню, у нас произошел интересный разговор о политике, и он показал мне свой проект кабинета министров, составленный в соответствии с требованиями времени и потребностями государства. Он намеревался предложить его императору как крайне либеральный, но не умаляющий при этом достоинства власти.

Я вернулась в Царское Село в подавленном настроении и совершенно больная. Отец хотел, чтобы я осталась с ним, но как только я смогла встать с кровати, то решила вернуться в госпиталь, где меня ждала работа, которая могла отвлечь от мрачных мыслей.

6

Тем временем брата встретили с распростертыми объятиями на небольшой пограничной заставе, куда его в конечном итоге определили. По пути за ним следовали несколько распутинских прихвостней, жаждущих отомстить за смерть своего могущественного покровителя, но их схватили и отправили назад, а его новые товарищи, заверил меня генерал Лейминг, тщательно его охраняют.

Смерть Распутина ничуть не изменила умонастроение двора. Наоборот, императрица теперь повсюду видела предателей и доверяла лишь тем людям, которых рекомендовал Распутин. Революция витала в воздухе. Когда она все таки произошла два месяца спустя, Дмитрий был на кавказском фронте. Наказание спасло ему жизнь.

За прошедшие четырнадцать лет о Распутине много говорили и писали. Ни одна современная историческая фигура не вызывала такого интереса, как этот странный, хитрый и коварный крестьянин. Подробности его смерти давно известны, причины и последствия его высокого положения при русском дворе внимательно рассмотрены и изучены со всех сторон. Но мой брат по–прежнему верен своему слову, верен самому себе: никто никогда не слышал от него о том, что произошло в ночь с 16 на 17 декабря в юсуповском дворце, и вряд ли когда нибудь услышит.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ БЕГСТВО

Переворот

Я вернулась в Псков холодным зимним утром в начале 1917 года. Было еще темно. Город, ставший для меня родным, теперь казался чужим, враждебным; и я сама смотрела на все другими глазами.

В воздухе висела неопределенность. Открытые и доверчивые прежде лица стали мрачными и непроницаемыми. Люди избегали встречаться со мной взглядом.

Я вновь начала работать, но без былой энергии и воодушевления: что то сломалось во мне. Простые и естественные отношения с персоналом постепенно менялись; вскоре меня стали избегать. Наши раненые, прежде тихие и покорные, тоже стали другими. Они больше не были похожи на пациентов начала войны. Разговоры в палатах стали громче, раздавались жалобы по поводу ухода и пищи. Некоторые пациенты стали неуправляемыми.

Однажды я помогала перевязывать только что привезенных с фронта солдат с легкими ранениями. Пациентов распределяли по операционным столам. Я уже сделала бессчетное число перевязок, когда ко мне попал невысокий солдат неприятной наружности. Он был ранен в большой палец на правой руке. Я усадила его на стул и, сняв верхний слой повязки, смочила грязный бинт, присохший к ране. Он дернулся, что то бормоча себе под нос.