Воспоминания - [149]

Даже при нашем скромном обиходе жизнь в Париже оказалась дороже, чем в Лондоне. Нельзя участвовать в благотворительности и не вносить чего то от себя; нельзя сидеть сложа руки, когда голодают люди, с кем вы прежде были на равной ноге. Кроме всего прочего, друзья злоупотребляли нашим доверием: начинали дело, которое поставит их на ноги, а дело прогорало; около нас крутились проходимцы, они втягивали нас в предприятия, выгодные только им одним. Так было истрачено много, очень много денег. Полагая, что муж лучше меня приглядит за денежными делами, я доверила их ему, но отзывчивость и неопытность постоянно подводили его. Одна за другой уходили мои драгоценности; с пугающей быстротой таял их запас, поначалу казавшийся неистощимым; средства кончались, доходов не было. Работа, одна работа могла спасти нас от пустых прожектов и полного краха, избавить от этого безрадостного прозябания.

Мать и сын

В целом первая зима в Париже не была богата событиями, если не считать мою благотворительную деятельность, да и она не слишком разнообразила жизнь. По вечерам я все так же шила, мы виделись с теми же людьми, что всегда.

К тому времени я изнемогала от желания увидеть сына. Ему шел двенадцатый год, и хотя я понимала невозможность для нас быть вместе, я стремилась восстановить отношения. При моем втором замужестве шведский двор отнюдь не хотел, чтобы Леннарт встречался с моим мужем, а нынешние мои обстоятельства совсем не отвечали условиям его жизни, так что мне нечего было ему предложить. Все это я прекрасно сознавала, но от этого не делалось легче.

На несколько дней с частным визитом в Париж прибыл шведский король Густав V, мой бывший свекор, и была оговорена наша встреча — первая после моего отъезда из Стокгольма. На ней должна была решиться возможность моего воссоединения с сыном. Никогда не забуду, с какой открытостью встретил меня король, как замечательно он меня принял. Расцеловавшись, он, как в былые времена, заговорил со мной по шведски. В беседе, особенно с лицом старшим по возрасту, шведы используют форму третьего лица либо титулование. Будучи замужем за его сыном, я всегда обращалась к королю «отец», но теперь, ввиду происшедшего, я потерялась и спросила по–английски:

— Как вы хотите, чтобы я называла вас, сэр, — причем выделила голосом это слово: сэр.

— Конечно, отец, — сказал король и добавил: — Если ты сама не против. Ты знаешь, как я любил твоего отца; его больше нет, и мне будет только приятно, если ты будешь звать меня так же. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Я до такой степени была тронута его добротой, что от переполнявших чувств не нашлась, что ответить. За последнее время благополучная родня отнюдь не баловала нас вниманием, и я была более чем благодарна ему за эти слова.

После такого начала наши переговоры, естественно, пришли к удовлетворительному итогу. Король согласился на мою встречу с сыном. Правда, встретиться мы должны на нейтральной почве: мне нет пути в Швецию, а мальчику нечего делать в Париже. Позже будет решено, что лучшее место для встречи — Дания. У нас там с обеих сторон родственники. Дмитрий захотел ехать со мною, мы можем остановиться у Марлингов, они теперь в британской миссии в Копенгагене. Леннарт приедет со своей старухой няней и моим бывшим конюшим Рудебеком, жить будут у Марлингов либо в отеле. Такой распорядок всех устраивал, а мне было тем более приятно в первый раз увидеться с Леннартом в доме Марлингов. От первой встречи многое зависело в будущем, и я рассчитывала, что чуткость и здравый смысл леди Марлинг очень помогут мне.

В начале лета 1921 года мы с Дмитрием отправились в Данию, упиваясь буквально каждой минутой пути. В Копенгаген мы прибыли заблаговременно, чтобы подготовиться к приезду сына. В назначенный день мы с Дмитрием пришли в порт. Когда судно из Швеции уже подходило к причалу, я так разволновалась, что для надежности прислонилась к стенке. С палубы парохода нам махал рукой крепыш в матроске. Как же он вырос! Рядом в сером костюме и черной шляпке стояла его верная нянюшка; такое родное лицо, такие горькие воспоминания оно навеяло. Я будто снова видела, как она снует в детской; никогда слова не скажет, а потом выяснится, что она была добрее остальных и лучше них все понимала.

Корабль причалил, Дмитрий взял меня под руку и повел. Наши спускались по сходням. Я обняла сына, расцеловалась с няней, тут же обе залились слезами, между тем отлично владевший собою двенадцатилетний подросток степенно беседовал с дядей. Мне радостно и горько вспоминать эти минуты.

Леди Марлинг не могла разместить у себя всех спутников Леннарта, и, поскольку разлучать его с ними не полагалось, они всей группой отправились в отель. Впрочем, миссия располагалась прямо напротив отеля, и я каждое утро проводила с сыном в его комнатах. После завтрака в миссии мы всей компанией, включая детей Марлингов, катались на автомобиле, посещали интересные места. Вдовствующая императрица Мария Федоровна проводила лето в своей вилле на берегу моря, неподалеку от Копенгагена, мы часто навещали ее. Эти посещения были особенно хороши тем, что, несмотря на изгнание и перенесенные горести, старая императрица до последней мелочи сохранила уклад своей прежней жизни. Понятно, от былой парадности не осталось и следа, все было скромно, даже бедновато; но вы дышали старорежимным воздухом, вкушали сладость былого. В ее простодушии и безучастности к окружающему было столько внутреннего достоинства, что и в этом потертом темном платье была видна российская императрица, и старый домишко казался дворцом. Меня поражало, до какой степени выдержанно и царственно принимала она свою судьбу. Она держалась ровно так же, как всегда: так же заинтересованно воодушевлялась нашими делами и так же была далека, на старый манер, от сегодняшних тревог и по детски наивно вникала во все.