Воспоминания - [145]

Изгнаннические думы

Несмотря на горестные часы с княгиней Палей и все то печальное, что приходило с воспоминаниями, Париж в этот раз оставлял более благоприятное впечатление. Душевно я одолевала затопившее меня после смерти отца безразличие ко всему. Сама того не сознавая, я жаждала деятельности, а в Лондоне решительно не находилось выхода моей пробуждавшейся энергии. В Париже я пришла к выводу, что моя лондонская жизнь лишь усугубляла апатию. Лондон словно застыл на месте, не в силах выйти из тупика, куда его завела война. Иное дело Париж: он бурлил и пенился. Конечно, масса сил тратилась впустую, но французы приноравливались к жизни, горели желанием вернуть былое благополучие. Я была уверена, что в такой атмосфере мне будет легче воспрянуть духом и правильно распорядиться свободой, дарованной мне взамен утрат. По приезде в Лондон приверженность традициям пришлась мне по сердцу, и она же силою привычки вернула меня в прежнее русло, где я ощутила двусмысленность своего положения, свою неуместность в нем. Пока хватит денег, я продержусь, и даже с претензией на некоторую роскошь. А я не хотела потемкинской деревни, я хотела жить открыто, искушать судьбу, как того требовали сменившиеся обстоятельства.

Пришла мысль перебраться в Париж; не знаю, решилась ли бы я на это, не подвернись квартира. Она была просторная, четыре комнаты, в хорошем месте; приятельница приобрела ее еще до войны, а теперь хотела отдать кому нибудь из своих. Я взяла ее. Мы вернулись в Лондон отказаться от нашего просторного и неудобного палаццо в Южном Кенсингтоне и летом уехали из Англии. Через несколько месяцев за нами последовал Дмитрий, но жить он определился отдельно, в отеле; по многим причинам так было лучше, а встречаться можем, когда захотим. В Париж прибывало все больше русских.

Проводившая с дочерьми лето в Швейцарии княгиня Палей тоже решила обосноваться в Париже, хотя для нее Париж в большей степени, чем для меня, был полон грустных напоминаний. Здесь они душа в душу прожили с моим отцом двенадцать счастливейших лет жизни, здесь родились ее дети, здесь она познала радости душевной гармонии. Со смерти отца прошло больше года, и, как ни была она убита горем, пришлось заняться житейскими делами, совершенно запущенными уже ко времени ее первого приезда в Париж весною того года.

Слишком большой для нее с дочерьми булонский дом надо было продавать; к тому же набежали налоговые задолженности, и содержать его стало обременительно. С продажи дома, даже после выплаты всех издержек, мачеха надеялась выручить небольшой капитал, которого ей с детьми достанет на жизнь. Внимание, которого потребовали эти дела, вывело ее из оцепенения, и в дальнейшем она проявила деловые качества, несравнимые с нашими.

Приехав в Париж осенью 1921 года, она поначалу сняла квартиру; девочек определили в школу, учились они неохотно, да и с самого начала было ясно, что с этим убогим образованием нечего делать в жизни. После всего, что они пережили, им трудно было вернуться за школьную парту. Когда я рассталась с ними в 1918 году, они были совсем дети; теперь это были барышни, и разница особенно чувствовалась в старшей, Ирине. Она всегда была впечатлительным, ранимым ребенком, и ужасы революции, мучения и смерть отца и гибель брата оставили в ее душе неизгладимый след. Ее печаль была молчалива и сдержанна, она не выплескивала наружу свои чувства, но нельзя было не отметить, что жизнь она видит отнюдь не глазами семнадцатилетней девушки. Младшая сестра, Наташа, тоже многого нагляделась в России, но была покрепче характером и легче мирилась с неизбежным.

И все же обеих сестер настолько глубоко потрясло все случившееся с ними, что еще долгое время им было трудно обрести себя. Они замкнулись, в особенности Ирина, а за ней и сестра, внутренне ожесточились против целого мира. Они сторонились общества, избегали даже старых знакомых. Время от времени я пыталась вывести их из этого едва ли не болезненного состояния, и всегда безуспешно. Чтобы развлечь их, я однажды устроила домашний вечер с танцами, пригласила их русских сверстников. Они никак не оценили мою инициативу, вышли заплаканные, и то после серьезного выговора, который им учинила мать, и за весь вечер ни разу не улыбнулись. Я страшно досадовала на себя за то, что невольно доставила девочкам такие мучения. В свой срок они, конечно, перерастут это настроение, будут радоваться жизни, как и полагается их сверстникам, но навсегда останется озабоченность существованием и никогда из глаз не уйдет затаившаяся печаль. В 1923 Ирина вышла замуж за князя Федора, сына великого князя Александра Михайловича и великой княгини Ксении Александровны. Младшая сестра, Наташа, в 1927 году выйдет замуж за Люсьена Лелона, ведущего парижского кутюрье.

Разобравшись с делами, княгиня Палей купила небольшой дом на улице Фезандри, недалеко от Булонского леса, где провела последние годы жизни в окружении фотографий и немногих памятных вещей из старого булонского дома. Раз в году, на Рождество, в память о прошлом она собирала нас вместе на елку. Самая горестная полоса в ее жизни миновала, но следы оставались. Она совершенно запустила себя, хотя прежде уделяла внешности большое внимание: располнела, по утрам ходила по дому в стоптанных шлепанцах и старом халате, с нечесаной головой. Но по–прежнему поражала ее энергия, свои и интересы детей она защищала до последнего, мертвой хваткой держалась того немногого, что у нее еще оставалось.