Воспоминания Понтия Пилата - [61]

Элий ничего не подозревал об этом, и смерть застигла его в тот момент, когда он выходил из курии. Плебеи, которые ненавидели Сеяна, завладели его останками, разодрали их на кровавые лоскутья и скормили псам. Его маленьких детей, сына и дочь, удавили; палачи, конечно, изнасиловали девочку, еще слишком маленькую, чтобы вообще что-либо понимать. Судьба, которую Элий уготовил многим невинным людям и которую могла разделить и моя семья, обрушилась на него и его потомство.

Против всех его близких и тех, кто был ему обязан, начались преследования, так что многие погибли, а менее скомпрометировавшие себя были уволены со своих мест, ибо Кесарь также видел в них предателей.

Поскольку у меня не было никаких связей с павшим фаворитом, эти гонения меня не коснулись. Я вспомнил последний совет Проба, который умолял меня затаиться, покуда правит Сеян; Элия больше не было, и мои руки были развязаны.

С радостью узнав, что власть вернулась к тому, кому по праву принадлежала, я решил воздвигнуть в Антонии статую Кесаря и несколько мемориальных щитов с золочеными надписями, свидетельствующих о победах, которые Тиберий некогда одержал в Германии. Эти щиты были высечены и украшены образами капитолийской Триады, Марса и Dea Roma.

Когда они были водружены на место, иудеи возмутились и потребовали, чтобы я убрал «идолов». Я категорически отказался, и ничто не могло заставить меня переменить решение. Я решил больше никогда не уступать притязаниям Синедриона.

Раздосадованный сопротивлением, на которое он считал меня неспособным, Первосвященник обратился к правителю Сирии, который, как я уже говорил, относился ко мне с неприязнью. Тот написал на Капри, сообщил Кесарю о злодеянии, в котором я был повинен, и волнениях, которые, по его мнению, могли возникнуть из-за моего упорства. Он, несомненно, намеревался мне основательно насолить; но, вопреки своему желанию, оказал неоценимую услугу.

Тиберий в равной мере ненавидел лесть и заносчивость. С другой стороны, понимая, что я хотел прославить его и его прежние триумфы, он не мог заподозрить меня в низкопоклонстве. К тому же он увидел в моем жесте свидетельство преданности и лояльности. А Кесарь теперь как никогда нуждался в подобных заверениях.

И хотя он пошел навстречу Синедриону и велел мне убрать из Антонии щиты и статую, он сделал это так деликатно, что его письмо было больше похоже на похвалу, нежели на осуждение и приказ. В выражениях, которые оказывали мне честь, он определил поместить эти объекты в моей резиденции в Кесарии, «где, — писал он, — они будут окружены почтением, которое им подобает».

Правитель Сирии едва не удавился от ярости.

Но возобновившаяся благосклонность, которой я пользовался у Кесаря, не могла заполнить мои прокураторские сундуки. Я все еще не отказался от мысли устроить в Иерусалиме акведук. Инженеры завершили составление планов, проложили маршрут через холмы от свежего, чистого и обильного источника, который бил к юго-востоку от Вифлеема.

Было ли это строительство свидетельством моего тщеславия? Еще ребенком я восхищался акведуками, которые, минуя неровные участки земли, беспрепятственно проводили воду в самое сердце городов. Красота, сила, величие: ничто лучше не воплощает деяния Рима. Согласно обычаю, источник, который благодаря мне будет питать Иерусалим, должен был носить мое имя, и много лет спустя после моего отъезда из Иудеи, даже после моей смерти, Аква Понтия будет продолжать свой бег.

Если галлам, полуварварам, пристало мечтать о вечной жизни, римлянин не может надеяться на иное бессмертие, кроме того, которое могут ему обеспечить его труды. Акведук, протянутый через холмы Иудеи, должен был стать символом доброжелательного и благодатного господства Рима.

К несчастью, мне недоставало одной существенной детали, чтобы воздвигнуть монумент Риму и себе: денег. Другие прокураторы, патриции и богатеи, имеют возможность отыскивать средства в собственных сундуках. Мое личное состояние было слишком скромным, чтобы разбрасываться им. Но отказаться от проекта я не мог и упорно искал решения. Помог мне в этом Лукан.

Помимо податей, которыми Рим облагает покоренные народы и от которых освобождены только его граждане, закон обязывает иудеев каждый год жертвовать Храму сумму, пропорциональную их доходам, — на поддержание святых мест и духовенства. Любопытно, что эти средства собираются гораздо легче, чем наши подати…

Тит Цецилий посоветовал мне потребовать необходимую сумму у священников и присоединить ее к деньгам, находящимся в моем распоряжении. Разве это было нелогичным? Акведук, который я собирался построить, был бы полезен всем, не только римлянам. Конечно, узнав получше членов Синедриона, я понимал, что они не будут стремиться оказать мне подобную услугу; но это новое препятствие, вполне предвидимое, не могло меня остановить. Я больше не был послушным и внушаемым, ибо надо мной уже не висела угроза пожертвовать за свои действия жизнью и благополучием моей семьи. Смерть Сеяна освободила меня от страха, и теперь иудеи не могли, как прежде, оказывать на меня давление. Что же до их кредита, то они однажды уже использовали его, вынудив меня принять решение, с которым я был категорически не согласен.