Воспоминания петербургского старожила. Том 2 - [92]

, а вовсе не женою, посердился; но потом, как практический человек, понял всю выгодность такого сродства с министром финансов, которого Амалинька водила за нос и вертела, как куклу. На другой же день, как рассказывал Княжевич, Харитонов был сделан помощником секретаря, а не прошло и двух месяцев, как его сделали чиновником особых поручений лично при особе министра, чрез что в короткое время в 40-х годах Харитонов был статским советником и имел тогда еще существовавшую звезду Станислава 2-й степени[727], что очень нравилось Амалиньке. Квинтэссенция этого анекдота та, что когда Харитонов, новый помощник секретаря, пришел благодарить Канкрина за оказанную ему помощь, Канкрин отвечал ему своим жаргоном: «Не са што! Фи мне помахали, и я вам помахал!» Харитонов не уходил из Министерства финансов и цвел и при Вронченко, и при Броке, равно как и при Княжевиче.

В 1860 году он был «ваше превосходительство», и тогда я получил от моего покойного отца (за год до его смерти) письмо, в котором он, между прочим, писал: «Figurez-vous, mon cher Voldemar[728], что тот самый Харитонов, о котором в [18]51 г. [Княжевич] рассказывал мне при тебе начало его скабрезной карьеры, теперь сидит в Тамбове и ревизует твоего отца». Не знаю, где теперь этот гусь. Очень возможно, что ежели не умер, то членствует в Правительствующем сенате. Что мудреного, когда такая ничтожная вошь, как бывший мой по службе у Бибикова товарищ Григорий Павлович Небольсин, – статс-секретарь, действительный тайный советник, член Государственного совета по Департаменту экономии и александровский кавалер. Не выйди и я в отставку в 1849 году, давным-давно я был бы тайным советником с пенсиею, освобождающею от всякого труда. Но правду сказали французы в своей пословице: S’il n’y avait pas de si et de mais, on auraif pu mettre Paris dans une bouteille[729].

2. Приводя французскую фразу, не могу не вспомнить о том, что «Новь» имеет неважного корректора, особенно для французских слов, что заметно и в Вашей статье, где благодаря корректору Вы являетесь не знающим французской орфографии, потому что у Вас в трех местах вместо à bras ouverts – à bras ouvert[730], т. е. прилагательное в единственном, а не во множественном числе.

3. При Николае Павловиче, т. е. до 1855 года, не было ни одного, ни штатного, ни сверхштатного чиновника в партикулярном сюртуке, все носили форменные фраки или вицмундиры. Канкрин мог быть мало внимателен к форме, но все-таки и его канцелярия вольностей ношения партикулярного платья себе не дозволяла. Знаете ли, что после второй революции в Париже в 1848 году, в феврале, у нас завелись строгости, доходившие до смешного и всего более способные возбудить общее неудовольствие, а ведь за неудовольствием один шаг к восстанию. Между прочим, портным предложена была подписка не шить партикулярного платья всему чиновничьему люду, обязанному носить высочайше утвержденную форму. Это у Вас анахронизм.

4. У Вас Канкрин рысит как берейтор, а он для здоровья ездил на придворной четвероногой развалине самою умеренною рысью и очень боязливо, а то все шагом.

5. Канкрин неглижировал многими светскими условиями; но настолько он их понимал, что ни по-русски, ни по-французски (он говорил правильно, но страшно уродливо и не выходил из границ вокабульной диалектики) он в разговоре с Вашим знатным знакомым, лейб-гвардейским офицером, которого он искал знакомства, не позволил бы себе, при всем своем генерал-аншефстве, в частном разговоре называть его поручик, а не по имени и отчеству или даже не по фамилии с прибавкою господин.

В. Б.

10 мая 1886

[План очерка «Четверги у Н. И. Греча» и фрагмент, опущенный при публикации статьи]

Содержание статьи «Гречевы четверги» с переченью всех ее частей, которые находились в программе, мною представленной [731]

Четвертушки [732]

[Фрагмент, опущенный при публикации статьи]

Не было почти четверга, чтобы Греч не ожидал к себе какую-нибудь более или менее крупную знаменитость. Так было и в тот вечер, когда совершалось торжество Булгарина, благодаря статье ученого исследователя славянизма – Шафарика[733] и когда, разумеется, Булгарин желал оставаться один героем вечера, радуясь, что на этот раз другой поляк, Сенковский, не явится по причине нездоровья, о котором поклонники его (а их было немало) передавали бюллетени из уст в уста как о событии весьма важном. В этот вечер должен был пожаловать к Гречу тогдашний «поэт», как называли всякого в ту пору рифмоплета, Андрей Иванович Подолинский, очень молодой и в особенности очень богатый молодой человек, лет так двадцати пяти, родом из Малороссии, получивший воспитание в Московском благородном университетском пансионе[734], а служивший в Петербурге, кажется, в канцелярии Комитета министров[735], без жалованья, но с ежегодными и видимыми наградами. Невзирая на всю эту гоньбу за орденами и еще многое прочее и прочее, вовсе несогласное с восторженным поэтизмом, юный Андрей Иванович корчил из себя, как то тогда и было в моде, какого-то разочарованного и видимо напускал на себя современное чайльдгарольдничество, что как-то не шло к его небольшой, тончавенькой и нежненькой фигурке, облеченной в модный фрак, в петлице которого красовалась радуга пестрых орденских ленточек под герольдмейстерским значком ордена Андрея Первозванного