Воспоминания петербургского старожила. Том 2 - [60]
Пользоваться дружественным расположением Дмитрия Николаевича, бывать у него в его квартире, состоявшей из спальни-кабинета и приемной, и не быть знакомым с Кологривовыми, его друзьями, жившими с ним стена об стену, было как-то странно и почти ни с чем не сообразно; поэтому, само собою разумеется, чаша эта, впрочем далеко не горькая, не обошла меня, и я волею-неволею познакомился, и даже очень познакомился с Кологривовыми.
Расскажу здесь кстати, как случилось мне познакомиться с этим эксцентричным отчасти, гостеприимным, хлебосольным и благодушным русским домом, старавшимся из всех сил быть как можно больше à l’instar d’une bonne maison bourgeoise parisienne (подражать парижскому дому средней руки) и никак не умевшим вполне маскировать свою простодушную российскость, которая нет-нет, бывало, да и проглянет сквозь маску французских rentiers[432].
Раз Д. Н. Струков был более или менее серьезно нездоров и не выходил из своих комнат до того, что ему и диетный его обед даже носили сюда от Кологривовых, у которых в качестве соседа, стена об стену с ними жившего, он ежедневно столовался. Навестив приятеля в один из этих дней, я с ним разговорился о том о сем, разумеется, преимущественно о любимом тогдашнем нашем предмете, сельском хозяйстве. Он в шелковом роскошном халате полулежал на кровати, я сидел против него через стол в его вольтеровом кресле. Вдруг, к великому моему удивлению, обои стены, бывшей против нас, подвинулись как-то, и тотчас я увидел, что часть этой стены, в величину большой двери, ушла куда-то, и тогда открылась смежная комната, довольно ярко освещенная (было это зимою, часов в пять пополудни). Там я заметил многие принадлежности блестящего дамского будуара, и тогда чрез это импровизированное отверстие в стене к нам в комнату вошел мужчина лет за сорок, довольно высокого роста, сутуловатый, широкогрудый и широкоплечий, с большою головою, покрытою коротко остриженными густыми каштановыми волосами. Крупный нос по образу попугайного, широкие бакенбарды, шедшие от висков к губам, и ничего не выражающие серые глаза, при общем каком-то оторопелом, как бы испуганном виде, дополняли всю физиономию этого господина, одетого в темно-коричневый сюртук с каким-то изысканным пестрым галстуком, имевшим чересчур уже роскошный бант, какие носимы были тогда магазинными приказчиками или аптекарскими гезелями[433].
Полутемная комната Струкова настолько осветилась благодаря этому широкому отверстию в стене, что уже нельзя было мне не рассмотреть тогда игры физиономии смуглого и малорослого Дмитрия Николаевича, бледно-желтые, впалые щеки которого мгновенно побагровели, черные глаза сверкнули не только сурово, но даже несколько злобно, и он, в упор глядя на вошедшего господина, еще более оторопевшего, сказал:
– Вы, Николай Николаевич, хоть и считаете себя знатоком музыки, но положительно такта держать не умеете, по крайней мере в общежитии. Прежде чем ломиться ко мне, почтеннейший сосед, могли бы потрудиться узнать, один ли я или нет, и во втором случае благоволили бы пройти сенями по платформе лестницы, отделяющей вашу квартиру от моей. Я вам это толковал двадцать раз, Лизавета Васильевна тоже, да уж с вами, видно, ничего не поделаешь по пословице: «Каков в колыбельку, таков и в могилку».
– Я, право, – оправдывался несмело вошедший контрабандным входом еще более оторопелый и, по-видимому, кроткий и простоватый бакенбардист, на которого, казалось, Струков имел магическое влияние, – я не мог подозревать, я не знал…
– Ну, – продолжал Струков с какой-то неприятной презрительной улыбкой, – знайте же хоть то, что я вас теперь знакомлю с моим гостем, моим новым сослуживцем, но уже очень коротким моим приятелем, В[ладимиром] П[етровичем] Б[урнаше]вым.
И затем, обратясь поворотом головы и глазами ко мне, Дмитрий Николаевич молвил:
– Николай Николаевич Кологривов, муж той Лизаветы Васильевны Кологривовой, которую в печати уже года три вы знаете под псевдонимом Фан-Дим, прикрывающим ее вместе с вашим покорнейшим слугою, который имеет честь быть ее усердным сотрудником и добрым приятелем. Honny soit qui mal y pense[434].
Я встал и совершил с Николаем Николаевичем шикгендс[435], причем он, страстный любитель французского диалекта, воскликнул:
– Heureux, monsieur, de faire votre connaissance. Ma femme sera enchantée. (Счастлив, что познакомился с вами. Жена моя будет в восхищении.)
