Воспоминания петербургского старожила. Том 2 - [55]

, имела свойство, присущее всем гуттаперчевым изделиям, растяжимости, почему статуэтку «знаменитого» писателя и публициста Ф. В. Булгарина можно было тянуть и тискать как угодно за широкий нос, за отвислые губы и за оттопыренные уши. В магазинах гуттаперчевых и резинковых изделий на Адмиралтейской площади было главное депо[397] этой статуэтки, продававшейся, впрочем, повсюду в магазинах Невского проспекта, Морских и Мещанской, равно как в галантерейных лавках Гостиного двора. Приказчики магазинов и лавок при продаже этой вещицы в четверть аршина величиною[398] вменяли себе в обязанность показывать покупателям способность растяжимости своего товара, всячески дергая и потягивая части головы Фаддея Венедиктовича, чрез что подвергали его как бы казни en effigie[399]. В те времена городская почта принимала даже тюки, почему большею частью не разносилась, а развозилась в кабриолетах. И Фаддей Венедиктович этим путем получил более сотни экземпляров этой статуэтки с колкими и ругательными письмами и стихотворениями от неизвестных. Разумеется, что огонь в печах квартиры Булгарина пожирал и растоплял все эти делаемые ему подарки. Булгарин обратился к обер-полицеймейстеру[400], но потерпел фиаско. И только в Леонтии Васильевиче нашел заступника, упросившего сиятельного шефа подписать отношение к генерал-губернатору, распорядившемуся преследованием и уничтожением с изъятием из торговли статуэтки Булгарина, радостно торжествовавшего победу над врагами и весьма некстати при этом случае восклицавшего: «С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!..»[401] Он амфатично[402] произносил эту фразу, неуместную в его устах.

Когда мы приехали в Лигово, карета наша остановилась у коттеджа Захара Захаровича, вышедшего к нам навстречу и самым любезным образом познакомившегося с Булгариным тотчас, с обычною своею ловкостью и наружно простодушною, но глубоко лукавою и двусмысленною обходительностью. Булгарин заметно маленько сконфузился, убедясь, что он жестоко ошибался, надеясь увидеть тут графа и графиню. Начался обход пешком и потом объезд в парном шарабане[403] по всем хозяйственным отделам и полям Лигова. При этом, как и следует, считавший себя непогрешимым знатоком сельского хозяйства Фаддей Венедиктович (или Фита-бе, как именовал его за глаза Маклотлин) делал промахи и ошибки, принимая одно за другое и считая возможным невозможное. Эти проявления положительного незнания дела, при самонадеянном хвастовстве карловского землевладельца, показали тотчас догадливому англичанину, с кем он имеет дело, и представили ему возможность творить в широких размерах агрономическое очковставление чуть ли не вполне à la М. А. Байков, который тогда еще здравствовал и сильно косился на истинно практические успехи лиговского хозяйства, начинавшего затмевать все его фокусы и фортели, удававшиеся легче, пока публика не увидела в Лигове истинные и экономически, с выгодою для владельца, производимые чудеса агрономического дела.

Булгарин стал было карандашом записывать цифры и данные в своей записной книжке; но Маклотлин обязательно объяснил ему, что это излишне, а что вместо этой скучной и кропотливой работы, какою почтенный и «почетный» лиговский гость обременяет себя, не лучше ли ему принять от лиговской конторы экземпляр отчета, в котором предупреждены все его вопросы, какие бы он ни сделал.

Булгарин пробежал глазами тетрадку уатмоновской[404] бумаги в осьмушку, исписанную конторским каллиграфом очень четко и красиво, и спросил:

– Скажите, бога ради, какой духовидец сообщил вам, Захар Захарович, все те вопросы, какие я хотел бы сделать?

– С духами я не вожусь, – заметил улыбаясь Маклотлин, – а тут простейшая из простейших сметка. Я ожидал сегодня посещения настоящего хозяина-агронома, знатока дела, который иных вопросов, как те, какие указывают теория и практика сельского хозяйства, сделать не может и не должен; и вот я все эти вопросы с надлежащими ответами и вписал тут.

Булгарин остался очень доволен ловко ввинченным ему, вовсе им не заслуженным комплиментом и не догадался, что как самый комплимент этот, так и эта тетрадка прикрывают тонкий обман: вопросы были выбраны именно такие, какие желательны были Маклотлину, причем обойдены были те, ответы на которые были сколько-нибудь затруднительны и могли разоблачить все то, что требовало завесы более или менее густой. Одним словом, пущен был Булгарину туман, ослепивший его еще более ввиду двух громадных плетеных и с крышками корзин, какие должны были быть препровождены из Лигова в дом Меняева на его квартиру. Корзины эти заключали в себе многое множество образцов лиговских произведений, как фермерских, так [и] домоводственных, садовых и оранжерейных. Так-то тут было положено чуть ли не 40 сортов картофеля и всяких иных овощей, множество превосходно сохраненных от осени фруктов, между которыми громадные дюшесы всех поражали своим ростом; здесь же в особенном закрытом корытце плескались десятки форелек и других рыбок из лиговского пруда-озера; особенный короб заключал раков; десятка три бутылок вмещали консервы шпината, турецких бобов