Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [61]
– Умно, остро, типично, вылитая природа, прелесть! – восклицал Воейков и, подозвав казачка, велел подать себе свой портфель, куда он погрузил это свое новое благоприобретение, говоря:
– Завтра же отвезу в типографию для следующего моего нумера[492]. Спасибо, спасибо, Федор Никифорович, спасибо. «А нам статеечку, дай Бог здоровья вам», как изволит всегда выражаться насчет даровых статеек Николай Иванович Греч.
Грешный человек, я во всех этих стихоплетениях всех этих доморощенных наших Борнсов, как их тогда именовали в публике, с легкой руки Павла Петровича Свиньина, не умел найти ни одного из тех качеств, какими сейчас только почтеннейший Александр Федорович честил нововыточенное произведение Федора Никифоровича, приготовлявшего свои кирпичи на своем кирпичном заводе в Рыбацком едва ли не несравненно лучше, чем все эти самодельщинные вирши, ценимые им, однако, несравненно выше всевозможных кирпичных и других изделий.
Воейкову, с легкой руки Слепушкина, счастливилось в этот вечер, потому что он получил с дюжину различных даровых статей и статеек оригинальных и переводных, стихотворных и прозаических. Впрочем, ведь это не в первый раз, потому что у него уже так было заведено, что почти никто из пишущей братии не пил его чая со сливками, или лимоном, или ромом, или красным вином, и не ел его булочных печений, калачей, саек и ужинных блюд совершенно даром: все что-нибудь да давали, хоть омоним, шараду, энигму[493], логогриф или тому подобное. К тому же Воейков имел порядочные связи и знакомства, посредством которых очень многим юношам доставлял служебную карьеру более или менее порядочную, а эти юноши отвечали ему массой своих статеек, напечатание которых с их именем, по их мнению, взносило их прямо на Парнас и на Геликон. (Тогда так выражались все журналы и все журналисты, кроме Полевого и Сенковского, которые первые стали осмеивать эту страсть к мифологии.) Сомнительно, чтобы начальники этих юношей, стремившихся на Геликон и ленившихся вовремя посещать департаменты и канцелярии, были очень благодарны Александру Федоровичу за эти его рекомендации вдохновенных канцеляристов. К числу таких юношей-дарителей принадлежал один купеческий сынок, владелец каменного дома в три этажа в Караванной, который не только не получал гонорария, но еще за напечатание своих переводных повестей с французского и с английского и своих оригинальных стишонков прикладывал в пользу редактора разные подарки[494], вроде ящика бордоского чернослива, вестфальского окорока, фунта рязановских конфет, бурака[495] зернистой икры, пуда сахара в головах и пр. и пр., благо у него была фруктово-колониальная лавка в Круглом рынке[496]. Затем и чествовать любил же Воейков своего щедрого сотрудника, сделавшегося у него чем-то вроде его домашнего секретаря и который в этот вечер, помнится, доставил Александру Федоровичу целую кипу прозы и стихов, причем, однако, Воейков сказал белокурому, бледнолицему, альбиносообразному юноше:
– Только, любезнейший, чур не щедриться много для Пьянчужкина, сиречь для Бестужева-Рюмина.
– Я ему-с, Александр Федорович, – говорил, пожимаясь и конфузясь, юноша, – я-с ему посылаю самые мои что ни есть оборыши и всегда с графинчиком коньячка-с.
Явился затем один из гайдуков графа Хвостова, в столь известной и памятной мне синей с малиновым ливрее, и подал Воейкову конверт от графа. Воейков вскрыл конверт и прочел:
Милостивый государь мой (мой по-старосветскому), Александр Федорович! Легкий припадок холерины[497] предал меня во власть эскулапа[498], и я посему не могу иметь сугубое сегодня удовольствие пользоваться здоровьем, равно как вашим обществом в компании просвещенных ваших, в день пятницы стекающихся, друзей и благоприятелей, которые все несутся на доброезжих Пегасах на Парнас, куда и я, при моих болезненных припадках, однако ж отваживаюсь. Вчера слух мой упоен был райским гласом оставляющей нас, петроградцев, Зонтаг, и вот прилагаю вам, у сего, плод такого моего восхищения, в шести стихах, для напечатания оных.
– Благодари, братец, его сиятельство, – сказал Александр Федорович, – и доложи, что завтра сам его проведаю, а сегодня буду молить Мать нашу, Пресвятую Богородицу, да отогнала бы Она болезнь от него, при помощи доктора.
– Их сиятельство, – объяснил гайдук, – уже двенадцатую чашку ромашки выкушать изволили, и теперь им легче стало. Только дохтур-с, Богдан Карлыч, запретили им все стихи-то писать, отчего, говорят, никакая михстура не поможет, чего доброго.
Когда лакей ушел, Воейков принялся читать стихи ему присланные:
Прочитав эту дребедень, Воейков спустил на глаза очки и сказал, вздыхая:
– В 1811 году издавался журнал «Улей», где справедливо стихотворения его сиятельства, графа Дмитрия Ивановича, названы: le sublime du galimatias[499]. Но такой ералаши, как эта, наш метроман еще ни разу не выплюнул. Правду же он в письмеце своем говорит, что написал эти стихи, – если стихами можно назвать эти вирши, – в промежутках припадков холерины. А что поделаешь? Надо напечатать: я с ним связан условием!
Журналист и прозаик Владимир Петрович Бурнашев (1810-1888) пользовался в начале 1870-х годов широкой читательской популярностью. В своих мемуарах он рисовал живые картины бытовой, военной и литературной жизни второй четверти XIX века. Его воспоминания охватывают широкий круг людей – известных государственных и военных деятелей (М. М. Сперанский, Е. Ф. Канкрин, А. П. Ермолов, В. Г. Бибиков, С. М. Каменский и др.), писателей (А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Н. И. Греч, Ф. В. Булгарин, О. И. Сенковский, А. С. Грибоедов и др.), также малоизвестных литераторов и журналистов.
Труд журналиста-международника А.Алябьева - не только история Второй мировой войны, но и экскурс в историю развития военной авиации за этот период. Автор привлекает огромный документальный материал: официальные сообщения правительств, информационных агентств, радио и прессы, предоставляя возможность сравнить точку зрения воюющих сторон на одни и те же события. Приводит выдержки из приказов, инструкций, дневников и воспоминаний офицеров командного состава и пилотов, выполнивших боевые задания.
Впервые в отечественной историографии предпринята попытка исследовать становление и деятельность в Северной Корее деспотической власти Ким Ир Сена — Ким Чен Ира, дать правдивую картину жизни северокорейского общества в «эпохудвух Кимов». Рассматривается внутренняя и внешняя политика «великого вождя» Ким Ир Сена и его сына «великого полководца» Ким Чен Ира, анализируются политическая система и политические институты современной КНДР. Основу исследования составили собранные авторами уникальные материалы о Ким Чен Ире, его отце Ким Ир Сене и их деятельности.Книга предназначена для тех, кто интересуется международными проблемами.
Наконец-то перед нами достоверная биография Кастанеды! Брак Карлоса с Маргарет официально длился 13 лет (I960-1973). Она больше, чем кто бы то ни было, знает о его молодых годах в Перу и США, о его работе над первыми книгами и щедро делится воспоминаниями, наблюдениями и фотографиями из личного альбома, драгоценными для каждого, кто серьезно интересуется магическим миром Кастанеды. Как ни трудно поверить, это не "бульварная" книга, написанная в погоне за быстрым долларом. 77-летняя Маргарет Кастанеда - очень интеллигентная и тактичная женщина.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.