Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [50]

, она сказала: «Mon frère a reçu la cavalerie à travers l’épaule (кавалерскую ленту чрез плечо) pour avoir eté blessé au caviar gauche» (левую икру)[417]. А когда ее спрашивали о гувернере ее сына, кто это? она отвечала: «C’est le monsieur, qui marche derrière mon fils (ходит за моим сыном) et lui montre la langue française» (преподает ему правила французского языка)[418]. Опасаясь расхохотаться, когда ее сиятельство пустится говорить по-французски, я прикинулся не умеющим говорить по-французски и просил, чтобы со мною говорено было по-русски. Графиня, однако, зная, что я пишу статейки во французской газете, выразила по этому случаю свое удивление и сказала по поводу этого обстоятельства одной из своих невзрачных компаньонок что-то на своем французском диалекте невыяснимо абсурдное, заставившее меня прикусить язык, чтобы не фыркнуть. Граф стал говорить мне очень любезно о тех стихах, какие он мне подарил со своим посвящением. Платя дань учтивости и вежливости, я отвечал, что тетрадь эта занимает первое место в моей библиотечке, а посвящение, начертанное его рукою, приводит в восхищение мою мать, показывающую всем и каждому этот лестный документ. Но, однако, я жестоко был наказан за мою бесстыдную ложь, потому что старик граф Дмитрий Иванович хотя был, конечно, самодур со своим несчастным стихоплетством, но все-таки был при том светский и порядочный человек чистого екатерининского типа, почему с любезною усмешкой сказал мне: «Видно, чудеса Калиостро возобновляются. Вы говорите, что тетрадь эта у вас на квартире, а между тем она вот у меня здесь». И он подал мне эту злополучную тетрадь, вынув ее из ящика преддиванного стола. Я покраснел как маков цвет. Дело объяснилось тем, что графиня купила какую-то материю в магазине Дюливье, и товар этот завернули в расшитую хозяевами магазина оставленную мною на их распоряжение тетрадь, состоявшую из одного печатного листа в 8 страниц, т. е. в четвертку. Граф велел разгладить этот лист при содействии переплетчика; но не отдал мне его обратно, говоря, что он отдаст мне этот экземпляр тогда, когда я в наказание подарю его не одним, а многими моими посещениями.

III

В первое же воскресенье за обедом у Дмитрия Гавриловича Бибикова моя история со стихотворениями и посвящениями графа Хвостова была рассказана мною очень комично и сделала у Бибиковых такой фурор, что на другой же день пересказана была графу и графине Канкриным, равно как графу и графине Бенкендорф. Хохоту было много. Я же расписал эту историю, comme un fait du jour[419], моему редактору-издателю Charles de St.-Julien, который из этого материала состряпал в довольно бойких стихах комичную балладу-легенду, где под именем comte De-la-Queue[420] (т. е. граф Хвостов) изобразил чудака-стихоплета со всеми его странностями и смешными замашками и увлечениями, фабулой же драмы было вышеозначенное происшествие с тетрадью in quarto и с собственноручным посвящением, а место действия перенесено было в какое-то захолустье Франции.

Стихотворение M-r Сен-Жюльена, прочитанное во всех салонах, очень разогорчило доброго и неглупого, но страстно влюбленного в свои стихотворения графа Дмитрия Ивановича Хвостова. Он непременно хотел как-нибудь наказать юношу за шутку над ним, шутку столь публичную и так ядовито его задевшую, хотя, правду сказать, в стихотворении M-r Сен-Жюльена я был вовсе не повинен. Графиня, при всей доброте своей, гневалась на основателя этой шутки, т. е. на меня, потому что monsieur St.-Julien считался, по ее мнению, только моим оружием, и говорила, что надобно придумать мальчишке строгое и памятное наказание. В это время как нарочно приехал к графу Александр Федорович Воейков, который частенько в ту пору посещал графа, так как это было осенью пред подпиской на периодические издания, а граф брал ежегодно на свой счет по сотне экземпляров воейковских изданий, с тем, однако, условием, чтобы в следующем году было непременно напечатано в журналах Воейкова хоть одно стихотворение графа Дмитрия Ивановича. Граф, а больше всего графиня рассказали Воейкову всю историю моего проступка и предъявили ему злосчастное стихотворение о malheureux cracheur de méchants vers comte De-la-Queue[421]. Воейков прежде всего хотел написать против меня ругательную статью или поместить мою персону в свой «Дом сумасшедших». Однако первое он нашел не вполне достигающим цели, а второе признал чересчур почетным для меня, по крайней молодости моих лет.

Затем решено было в общем комитете пригласить меня в имеющее быть у графа на днях вечернее литературное собрание, где будут читать свои прелестные (для них) произведения, под председательством самого хозяина-амфитриона, такие «знаменитые» пииты и прозаики, как Владимир Иванович Панаев, автор сладко-снотворных элегий; Лобанов, переводчик Расиновой трагедии «Федра»[422]; он, Воейков, переводчик Вергилия и Делиля[423]; Огинский, переводчик какой-то древней истории Гольдсмидта[424]; Борис Михайлович Федоров, автор романа «Князь Курбский»[425] и бесчисленного множества детских и не детских стихотворений; Вильгельм Иванович Карлгоф, автор военных воспоминаний того, чего не видал, сидя в штабе