Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [149]
Новые товарищи в гвардии тотчас полюбили и приняли с уланским радушием le lancier pure sang – это прозвище Иван Степанович всегда вполне оправдывал. Он был душою полковой семьи, а с тем вместе его любили и жаловали все полковые командиры и высшие начальники. Невзирая на свое плебейское происхождение, Клерон был отлично принят в самом наиблестящем петербургском кругу, до того даже, как тогда рассказывали, что в одном из самых аристократических домов русского вельможи и зятя князя Смоленского, Опочинина, Клерон был совершенно другом дома, и это интимное положение, сблизив его с таким высокопоставленным семейством, дало ему однажды мысль надеяться на то, что одна из дочерей знатного русского барина согласится сделаться madame Clairon[1029]. Иван Степанович был очень и очень не дурак; но это – одно из тысячи доказательств той допотопной истины, что крылатый шаловливый мальчуган, известный в мифологии под именем Купидона, сумеет окрутить и самого что ни на есть умника.
В статье моей «Полковник Лизогуб», напечатанной в 8 № «Русского архива» нынешнего 1872 года[1030], упоминается о той суматохе, какую в 1831 году на походе в забунтовавшее тогда Царство Польское произвели лейб-уланы в г. Пскове, за что великий князь Михаил Павлович арестовал весь полк, шедший без сабель (конечно, офицеры) до самой границы Царства. Дело в том, что в числе главных заварил псковской каши были тогда поручики: Бистром (племянник знаменитого генерала Карла Ивановича Бистрома, переименованного солдатами, ненавистниками всего немецкого, в Карпа Ивановича Быстрова) и наш lancier pure sang Клерон, который в особенности отличался в этот вечер в публичном театре, откуда все шалуны ввалились гурьбой в трактир. Во время представления какой-то драмы Коцебу Клерон то и дело потешался тем, что сбивал актеров и актрис на сцене, и, между прочим, он, когда по ходу пьесы какое-то из действующих лиц подслушивало за кустом, кричал: «Отойдите, красавицы, от куста: этот подлец вас оттуда подслушивает!» А когда актер вышел из-за куста и начал укорять молодых девушек, чего требовала его роль, то lancier pure sang, не говоря худого слова, схватил несколько яблок, разносимых в партере по тогдашнему обычаю, и пустил ими в актера, да так ловко, что сшиб ему парик и расквасил нос.
Я, конечно, далек от того, чтобы выставлять это с похвальной стороны; но таков был в те времена тип улана, а наш Иван Степанович отчасти не прочь был и от того, чтобы напустить на себя побольше, чем сколько следовало бы тогда, «уланщины» и быть вполне достойным прозвища lancier pure sang.
В 1833–1834 году штабс-ротмистр Клерон занимал должность отделенного офицера в эскадроне Школы гвардейских юнкеров и был очень любим и уважаем этой резвой молодежью. В это время я служил в Департаменте внешней торговли, и мы, т. е. несколько молодых людей, получше другой чиновничьей братии воспитанных, которых Д. Г. Бибиков называл jeunesse dorée du département (позолоченная молодежь департамента), собирались у доброго товарища нашего П. П. Булыгина, бывшего студента Московского университета и принадлежавшего по родству и воспитанию к лучшему петербургскому обществу. Тут я встречался с моими товарищами: Григорием Павловичем Н[ебольси]ным, Николаем Романовичем Ребиндером[1031], князем Александром Васильевичем Мещерским[1032], Христианом Антоновичем Шванебахом[1033], А. К. Данзасом[1034] и с другими. Здесь же бывали иногда и военные родственники хозяина, гвардейские офицеры и юнкера. Раз они порассказали разные подробности о школе и, между прочим, рассказывалось молодыми офицерами и юнкерами, родственниками Булыгина, о том, что в числе юнкеров гвардейской школы есть один презабавный, хотя очень добрый малый, князь Шаховской, долговязый, неуклюжий, отличавшийся особенно аляповатым носом, почему другой юнкер, Лермонтов, страшная егоза и постоянный школьный сатирик, дал ему собрике Курок, под каким названием Шаховской постоянно известен был всей школе. Этот Курок был превлюбчивого характера и каждый предмет своей страсти всегда называл «богинею». В одном доме, куда хаживал Шаховской в отпуск из школы и где бывал часто Клерон, молоденькая, но непомерно жирная гувернантка сделалась «богинею» влюбчивого Курка. Клерон, заметив это, однажды подшутил над ним, проведя целый вечер в интимных и шутливых разговорах с гувернанткой, которая была в восхищении от острот и любезностей француза и не отходила от него все время, пока он не уехал. Шаховской, которого еще звали Князь-нос, был весьма комично взволнован этим. Некоторые из юнкеров, бывших в этом доме вместе с Шаховским и Клероном, возвратясь в школу, передали другим об этой штуке Клерона, и тогда-то Лермонтов написал следующий экспромт к Шаховскому:
