Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [141]

Улан Клерон

(Из собственных моих воспоминаний и памятных записок, равно как из рассказов сослуживцев И. С. Клерона, с 1826 по 1852 г.)

Недавно случилось мне прочесть в одной газете (в августе 1872 года) крохотную статеечку, посвященную воспоминаниям о жизни нашего бессмертного поэта Лермонтова в юнкерской школе[961]. В одном месте этой статеечки мимоходом упоминается о штаб-ротмистре лейб-гвардии Уланского полка Клероне, бывшем в то время отделенным офицером в означенном военно-учебном заведении, рассаднике гвардейских офицеров[962]. Автор этой статеечки не счел, однако, за нужное хоть в маленькой выноске пояснить, что за личность был Иван Степанович Клерон, этот гвардеец, вышедший из вольноопределяющихся бедных иностранцев и скончавшийся в 1852 году в чине генерал-майора и звании командира одного из армейских уланских полков[963], этот Клерон, которого, как первого ездока во всем Гвардейском корпусе, великий князь Михаил Павлович называл le Centaure de la cavalerie russe (Центавр русской кавалерии) и который сам себя величал не иначе как lancier pur sang, т. е. чистокровный улан, сколько известно, по первоначально данному ему такому прозвищу императором Николаем Павловичем.

Это был человек не только не из дюжинных, но во многих отношениях весьма замечательный; почему, знав его в начале его военной карьеры и встретясь потом с ним, по странному стечению обстоятельств, лишь накануне его смерти, т. е. через 25 лет, а также имев случай узнать об нем от других много подробностей, я хочу передать здесь все мои личные воспоминания и все то, что случай доставил мне возможность узнать об этом прототипе блестящего и лихого русского кавалерийского офицера тридцатых-сороковых годов.

В 1826 году, будучи четырнадцатилетним мальчиком, я с отцом моим, назначенным тогда орловским вице-губернатором, т. е. председателем казенной палаты, с матерью и со всем нашим семейством прибыл в Орел. Когда-нибудь я расскажу подробно все мои воспоминания об Орле и орловской жизни 1826–1827 годов, проведенных мною там, а теперь ограничусь в сем рассказе исключительно только тем, что тесно связано с воспоминаниями моими об Иване Степановиче Клероне. Дело в том, что покойная моя мать, которой я лишился лишь в апреле 1871 года, когда она умерла на 85 году от рождения, имела все предрассудки своего времени, почему считала, что мальчик de bonne maison[964] должен непременно мастерски фехтовать и ловко и грациозно ездить верхом. Почти этим одним, с придачею также танцев и французского языка, она ограничивала свои понятия о мужском воспитании. Это бывало, помню, нередкою причиною пререканий ее с моим отцом, человеком для своего времени очень образованным и некогда отличным офицером квартирмейстерской части, почему он и был выбран Беннигсеном в его адъютанты. Еще в Петербурге мать моя устроила так, что я с двенадцатилетнего возраста брал уроки фехтования сначала на рапирах, а потом на эспадронах у Гризье, Вальвиля и Севербрика, превосходнейших тогдашних фехтмейстеров[965]. Вместе со мною в Орел привезены были все мои фехтмейстерские доспехи. Провинциалы удивлялись этому арсеналу вице-губернаторского сынка, предназначавшегося, однако, в гражданскую службу; а матушке моей это их удивление было как нельзя более по нутру, только она беспокоилась о том, что ее сынок не встретит в Орле достойных для себя состязателей. Между мальчиками, моими одногодками, встреченными нами в домах разных губернских чиновников-аристократов, т. е. занимавших должности не ниже советника различных палат и управлений, действительно были все какие-то увальни, откормленные тельцы, не имевшие и понятия о том, что такое за штука даже рапира, точно так, как я не знал ничего об обращении с охотничьим ружьем и с рыболовным неводом, снарядами и орудиями, хорошо знакомыми на практике маленьким губернским Немвродам[966]. Но в числе моих сверстников был сын гражданского губернатора Петра Александровича Сонцова, пятнадцатилетний паж на домашнем воспитании, в блестящем пажеском мундире. Этот юноша по роду воспитания своего мог быть мне соперником в военном искусстве du tir des armes[967]; однако оказалось, что маменька monsieur Dmitry, милая, добрая и любезная Екатерина Дмитриевна, урожденная Черткова, была не одного мнения с моей родительницей и находила, что фехтованью и верховой езде сынок ее успеет выучиться в Пажеском корпусе, почему налегала в особенности в его блестящем воспитании на языки французский, немецкий и английский, в которых monsieur Dmitry эксселировал[968], равно как в салонных танцах, преподаваемых ему и его сестрам балетмейстером публичного крепостного театра графа С. М. Каменского уморительным немцем Дертейфелем[969], постоянно везде являвшимся в черных шелковых чулках, коротких штанах (culotte) и лакированных башмаках с резиновою подошвою, для легкости, при громадных позолоченных пряжках. Серьезным соперником мне в деле фехтованья только мог быть другой юноша, шестнадцатилетний драгунский прапорщик с синим воротником и такими же лампасами, бледный блондин, вялый и насмешливый, только что вышедший из пажей Александр Николаевич Бороздин, брат той блестящей двадцатипятилетней mademoiselle de Borozdine – прелестной и высокостройной, горделивой брюнетки, которая была во всей силе слова царицей тогдашнего орловского общества, а с тем вместе сын генерал-адъютанта, генерала от кавалерии, андреевского кавалера Николая Михайловича Бороздина