Воспоминания Пьера Изместиефф, потомка русского княжеского рода Долгоруких и французского рода Блукет, талантливого шпиона, успешного бизнесмена, любителя и ценителя красивых женщин - [2]

Дедушке жизнь в Сербии в 20-х годах не очень нравилась, и он решил уехать во Францию. Он предложил бабушке уехать с ним, но одним, без детей. Бабушка отказалась, и дед уехал один в свободный Париж, где стал работать таксистом. Через два года жизни в Париже он познакомился с очень богатой и интересной женщиной — Павлиной Гильван, которая влюбилась в деда. Дед добился развода от бабушки, женился на Павлине. Позже он решил эмигрировать в Марокко, куда и приплыл в 28-м году. Сразу устроился в американскую компанию Mobil Oil, где и проработал всю свою оставшуюся жизнь.

Бабушка с моей мамой и дядей Витей осталась в Сербии и прожила там 21 год. Дети ходили в русскую школу и гимназию. В 1943-м они переехали в Германию, в Лейпциг.

Через несколько месяцев после моего рождения бабушка, мама, дядя Витя и маленький я переехали из Лейпцига в лагерь Фишбек для «перемещенных лиц» под Гамбургом. Там мы жили до конца 1949 года. Есть было нечего, но несмотря на голодные годы, у меня о том времени остались прекрасные воспоминания. Раз в неделю в одной палатке лагеря показывали кино для взрослых, и я обязательно пролезал в щель под брезентом и наслаждался зрелищем. Меня неоднократно выгоняли, но я почти всегда умудрялся залезать в палатку с другой стороны, особенно когда показывали интересный фильм.

Я любил пошалить и попроказничать. Однажды, в один прекрасный день я решил прогуляться вне лагеря, за забором. Залез на высокую ограду и спрыгнул на то, что казалось горкой песка, но оказалось горячей золой. Я обжегся, но был на свободе, и решил продолжить мое путешествие. Добрался я до большого поля, где росла уже спелая кукуруза, нарвал штук десять початков и вернулся в лагерь со своей добычей. Мой отец, Изместьев Юрий, был так рад моему трофею, что в этот день он даже пропустил стандартное наказание: пороть меня ремнем. Правда, он это делал, не снимая с меня штанов, не очень сильно и без злости. Мне доставалось таким образом довольно часто, но не каждый день, были «выходные». Профилактическое наказание иногда отменялось, но никогда не зависело от моего конкретного поведения.

Помню, папа, который был «солидаристом», печатал в своей типографии антикоммунистическую пропаганду и надеялся скоро вернуться в свободную от коммунизма Россию.

С мамой они жили дружно, любили друг друга и, несмотря на тяжелые материальные условия, рожали детей. После меня на свет появились Катя, Алена и к концу жизни в лагере — Таня. Четверо детей за шесть лет.

После окончания войны восточная Германия оказалась под протекторатом Советского Союза. Мы были в западной части, но родители, да и многие русские боялись, что Союз может захватить и свободную часть. Было принято решение эмигрировать. Куда? Одна страна — Марокко, французская колония — принимала беженцев. А у нас там уже находился дедушка, и мы рассчитывали на его помощь.

В конце 49-го мы прилетели всей семьей в Касабланку с «нансовыми» паспортами, где было написано, что мы русские беженцы. Жили мы первое время в Бурназеле, где было много русских. Говорят, что русские способны к языкам, мое впечатление иное. Через три недели берберы, которые продавали нам все, что было нужно, спокойно понимали русский язык.

Юра Изместьев с несколькими коллегами то ли создал, то ли устроился (не помню точно) на новую геодезическую фирму La SOMEP, которой поручили составить подробную карту Марокко. Отец почти все время отсутствовал. Работа заставляла его подолгу, неделями находиться в отдаленных частях страны, где он жил в палатках. А когда возвращался, то часто привозил с собой змей, огромных ящериц, коробки скорпионов. Все это уже, конечно, было в сушеном виде. Алене и мне эти трофеи нравились, а Катя и Таня побаивались.

Для того чтобы нашей маме было легче растить четверых детей, папа вызвал из Югославии свою мать — бабушку Катю и его сестру — кстати, тоже Катю. Бабушка Елена работала медсестрой в больнице в Касабланке и жила отдельно от нас.

После нескольких месяцев в Бурназеле вместе с десятком русских семей, у которых кто-то из членов семьи работал в SOMEP, мы переехали в Айн Себаа, недалеко от Касабланки. Нас поселили вместе, все дома были одинаковые, новые, бетонные, с закругленной крышей и двумя садами — перед домом и позади. В нашем жилище была скромная кухня, где все промывали марганцовкой, душевая, три маленьких спальни и зал. Не было ни отопления, ни горячей воды. Тетка Катя сразу возненавидела нашу маму и нас тоже. Почему? Трудно сказать. Может быть, потому что сама не могла иметь детей. Во всяком случае, она нас постоянно оскорбляла. Маме было очень тяжело терпеть это самой, но больше всего она переживала за нас.

В Айн Себаа меня сразу устроили во французскую школу (orphelinat d’Ain Sebbaa), где учились все отбросы этого города. Нередко во время уроков у некоторых учеников случались приступы эпилепсии. На нас, здоровых и нормальных детей, это всегда производило сильное и угнетающее впечатление. Я не знал ни слова по-французски, но эта проблема решилась очень быстро. Наша учительница, наверное, полюбила меня и во время перемен возилась со мной. Она показывала мне картинки, заставляла повторять: chaise, maison, papillon и т. д. Через три месяца я уже говорил по-французски без акцента.