Воспоминания о московском антропософском обществе - [2]

); материалы, касающиеся периода 1918-27 гг., когда Белый был особенно активен как в открытой, так и в "подпольной" деятельности движения, которому он остался верен до конца своей жизни (последние будут помещены в одном из ближайших выпусков "Минувшего").

Работа над биографией и творчеством Белого привела меня, как и многих других, к изучению антропософского движения. Не хочется сводить историю этого движения исключительно к фигуре Андрея Белого, но пока другие материалы не станут доступными исследователям или не "всплывут" на поверхность, мы должны опираться на его биографию, на многообразие им написанного, на его огромный архив (в настоящем выпуске "Минувшего" публикуется отрывок о его антропософских годах, 1910–1915), положив этим начало освещению истории одного из самых интересных явлений, которыми богата русская культура нашего столетия.

Дж. Мальмстад

Первые шаги

Слово "антропософия" и имя Рудольфа Штейнера[7] я впервые услышала 17-ти лет в 7-ом классе гимназии. На рождественские каникулы 1915-16 г. мы поехали в наше имение Холмищи, Калужской губернии. С нами поехала мамина приятельница Надежда Николаевна Нотгафт с двумя девочками и моя подруга по гимназии Наташа Спиридонова. Мы собирались всласть походить на лыжах, повеселиться на елке. Сначала, до Нового года, все так и было. И в это же время Надежда Николаевна дала мне первую в моей жизни книгу Штейнера. Это была Акаша-хроника[8]. Мы с Наташей восприняли ее юмористически и хохотали до упаду, представляя, какими были наши "предки" — атланты и лемурийцы. Мы спрашивали: "Что это за автор, который разводит такие фантазии? И зачем их печатают?" Но Надежда Николаевна отвечала: "Вы можете, конечно, посмеяться. Но знайте, что автор — серьезный человек. Он доктор философии и имеет высшее образование также и в естествознании. И это не фантазер подобно спиритам с их стуками и блюдцами. О теософии ты уже знаешь кое-что, так вот, Штейнер — глава особой ветви теософии, называемой "антропософия". Это теософия, так сказать, высшего ранга, для тех, кто хочет в теософию внести дух научного знания". На Наташу эти сообщения не действовали, она только смеялась. Я вполне разделяла ее веселость, но все-таки меня "зацепила" самая идея возможности знать что-то о прошлом человечества не только документально исторически, но и как-то иначе — однако столь же "документально" — по отпечаткам Акаши-хроники, невидимой, но все же как-то доступной человеку. При этом очень импонировали два факультета — философия и естествознание, соединившиеся в авторе. И я порешила — по возвращении в Москву достать все, что можно, из сочинений Штейнера, чтобы понять — что это? Вздор или серьезно?

Наше веселое Рождество было прервано страшным ударом. 11 января мой брат Боря 12 лет заболел. 16-го января он умер. Молниеносный менингит — тогда против него не было средств спасения. Врач, вызванный из Москвы, определив диагноз, так и сказал: "Сделать ничего нельзя, я здесь лишний", — и уехал. Уехала и Наташа. Мы остались втроем: мама, Надежда Николаевна и я. И умирающий Боря. У мамы один за другим следовали приступы нервного шока, пугавшие меня до ужаса. Легче были бы любые отчаянные рыдания, чем эти состояния оцепенения. Ведь всего два года назад умерла моя сестра Таня, тоже 12 лет. Она болела долго и тяжело. Было сделано все — и сложнейший домашний уход, и больница, и заграничный курорт, и операция — все это мама вынесла по сути дела одна. Ничто не помогло. Таня умерла.

И теперь — новый удар. Немудрено, что ее нервная система оказалась на краю пропасти. Я внешне была спокойна, вполне владела собой. Но помню пароксизм отчаяния, взрыв истерических рыданий, когда Надежда Николаевна тащила меня в дальнюю комнату подальше от мамы. Такой же взрыв был и два года назад, когда умирала Таня и та же Надежда Николаевна тащила меня подальше в сад и требовала замолчать ради мамы. Но была разница: тогда, в возрасте 15 лет меня ранило чувство бессилия. Я кричала: "Ничего нельзя сделать!" Теперь, через 2 года, меня потрясал крик: "За что? Почему?" Я сама этого не помню — что именно было главным в этом взрыве. Говорю со слов Надежды Николаевны, которая позднее как-то рассказала об этих двух эпизодах, отмечая разницу, как признак душевного повзросления.

По возвращении в Москву я исполнила свое намерение и с помощью Надежды Николаевны доставала и читала все, какие были тогда книги Штейнера. Но и кроме того читала много и разных авторов — от Соловьева до Метерлинка. С нежностью вспоминаю книжечку Фильдинга "Душа одного народа" — о Бирме и бирманцах[9]. В ней было много изречений буддистской морали. Я старательно переписывала их в свою записную книжечку, где они оказались в странном соседстве со столь еще недавно живыми для меня цитатами атеизма и научного позитивизма. Еще недавно, в возрасте от 12 до 15 лет, мы с моей подругой Ташей Старковой испещряли поля нашего школьного катехизиса "ядовитыми" замечаниями. Теперь меня все это просто перестало интересовать. Правда, смерть Тани и начавшаяся в том же 1914-м году война уже значительно сбили меня с этих "твердых" позиций, но ничего нового, по существу, еще не внесли. Теперь это новое широким потоком хлынуло в сознание. Но странно — не было борьбы, сомнений, просто хлынул поток и унес в другую сторону. Не было борьбы со старым, но не было и утверждения нового, как истины. Просто открылся новый мир, и я его