Воспоминания о Корнее Чуковском - [54]

* * *

Корней Иванович зорко следил за жизнью своих уже взрослых детей. Все отношения между отцом и детьми отлично отражены в сохранившейся переписке. Казалось, что он мало обращает на них внимания, поглощенный целиком своими делами. Ан нет! Читая его письма, удивляешься прочной связи Корнея Ивановича с детьми. Деликатно он старается как бы подладиться под характер каждого. Посоветовать, помочь, направить. Уже в старости он как-то сказал мне:

— Я очень любил своих детей. И очень много возился с ними.

И взглянул исподлобья и строго.

Любил — но был суров. В семье вообще не признавалось родственных нежностей. Никаких поцелуев. Кивок головой, рукопожатие — и все. А с чужими Корней Иванович обнимался и целовался напропалую, особенно с женщинами. Не праздновались дни рождения детей, кроме дня рождения младшей, Мурочки. Праздновалось только 1 апреля — день рождения Корнея Ивановича, и совсем по-детски он ждал его и радовался подаркам. Весь уклад дома был подчинен работе хозяина и, главное, его сиу. (В старости этот уклад несколько изменился: гости наводнили дом. Но сон охранялся по-прежнему.) На помощь детям приходил только в очень трудную минуту. Боритесь сами с жизнью, с ее обстоятельствами! Баловства — никакою. Но, оглядываясь назад, я благодарна ему за такое суровое отношение. Всех нас он учил бесстрашно встречаться с жизнью лицом к лицу.

Трое старших обожали отца. Мурочка была еще мала.

* * *

Сорок пять лет довелось мне прожить в общении с ним. А вот ощущение его «всемогущества» никогда не оставляло меня. Случалась настоящая беда — всегда в глубине души было сознание: есть Корней Иванович. Вот кто тебя укроет от беды своими большими, мягкими руками.

* * *

Когда Корней Иванович понял, что мы с Колей решили пожениться, он написал сыну письмо. Была в семье такая традиция: о важном, волнующем отец никогда не говорил с детьми, а всегда писал письма. Вероятно, ему легче было высказать не горячась свою мысль на бумаге. В письме он высказывал сыну те пожелания, которые ему самому жизнь не позволила осуществить.

«[…] Тебе нужно читать, путешествовать, повысить свое любопытство к людям, странам, культурам, вещам. Это нужно тебе именно сейчас, потому что только в твои годы определяется, творится человек. Оттого я и говорю: ради своего будущего, ради Марины, ради своих стихов — уезжай до осени, один, побродить, пошататься, увидеть новых людей […] Женившись, ты сейчас же принужден будешь думать о скучных вещах, о копейках и тряпках — и тогда прощай поэт Н. Чуковский (Николай Корнеевич начинал как поэт. — М. Ч.)

В этом я твердо убежден. Я уверен, что если бы я так рано не попал в плен копеек и тряпок, из меня, конечно, вышел бы очень хороший писатель: я много занимался философией, жадно учился, а стал фельетонистом, по пятачку за строчку […] Если ты в этот год опошлеешь, сузишься, обнищаешь душой ты никогда, никогда не наверстаешь утраченного. 20–21 год — решающие в жизни человека […] Передо мной все время стоит моя судьба: с величайшим трудом, самоучка, из нищенской семьи вырвался я в Лондон — где столько книг, вещей, музеев, людей, и все проморгал, ничего не заметил, так как со мной была любимая женщина […] я не вижу ничего противоестественного в том, что жених и невеста, готовясь к долгой совместной жизни, разлучаются на 3–4 месяца, чтобы запастись духовным капиталом […] женись, от всей души желаю тебе счастья, но помни, дорогой, об опасности, о которой я пишу тебе в этом письме: об опасности незаметного заплесневения души. Ты верным инстинктом всегда выбирал себе хороших друзей — Познера, Арнштама, Леню Месса, Тихонова, — но тебе нужно выбиться из старого круга и найти новых. Этого я и ждал от твоей кавказской поездки, так как в этом году в Крыму, на Кавказе будет вся московская талантливейшая богема. Упустить этот случай — страшно. Ведь в будущем году у тебя, вернее всего, будет ребенок, а ребенок для тебя в твои годы — могила. Если же ты соберешь столько денег, что поедешь на Кавказ с женой, то там вы будете так поглощены друг другом, — что самые драгоценные люди пройдут мимо вас, как в тумане.

Теперь второй вопрос: о деньгах.

Признаюсь, я ждал, что наступит минута, когда ты будешь помогать семье, дашь возможность отдохнуть и мне, и маме. (Твоя мама заслужила отдых; ты и не подозреваешь, как горька и мучительна была ее жизнь: она, ради семьи, закопала свою молодость в Финляндии, нигде не была, ничего не видела, думала — только о вас.) Теперь ты уходишь от нас — и, конечно, ты сам понимаешь, что при всем желании я, даже на первых порах, не могу снабдить тебя деньгами.

Вот и все. Я не говорю нет, но в моем да есть несколько сомнений и боязней, которые я счел своим долгом не скрыть от тебя. А ты поступай так, как ты чувствуешь. Я верю и в тебя и в твои чувства. Я верю, что та связь, которая есть у нас с тобой (и у тебя с мамой), с годами не порвется, но окрепнет…»

И мягкое — и жесткое письмо… Но не так легко было сбить сына. Мы поженились. И очень трудно нам жилось первые годы.

Но тогда письмо сильно огорчило нас. А с годами мы поняли, как прав был Корней Иванович: за свои поступки человек должен нести ответственность. Своих детей он твердо решил выучить этому. До конца жизни Корней Иванович, лукаво посмеиваясь, вспоминал письмо: «А я ведь не позволял им жениться…».