Воспоминания - [94]

Доскональное знание пушкинианы, объективная оценка работ пушкинистов и исключительная эрудиция в вопросах жизни и творчества поэта обеспечили молодому сотруднику авторитет не только среди членов Отдела, в котором он состоял, но и у старших, маститых пушкинистов. Однако В. Э., которого в среде ученых Института еще запросто называли Вадим, не ограничивал свои научные интересы одной пушкинской темой. Он много занимался исследованием жизни и творчества Лермонтова, так что В. А. Мануйлов привлек его (совместно с М. И. Гиллельсоном) к участию в составлении книги «М. Ю. Лермонтов: Семинарий» (Л., 1960), а также к комментированию академического Собрания сочинений Лермонтова в 4-х томах (1959–1962). Постепенно в работе над статьями в сборниках и научных журналах молодой ученый формировался как знаток пушкинской эпохи в широком смысле слова — литературы, журналистики, быта и истории большого периода.

Работы В. Э. мне были интересны: через тонкий анализ частных фактов и вопросов он изящно восходил к большим обобщениям и к разрешению проблем, которые были в науке предметом длительных споров; за точным и убедительным рассмотрением известных фактов, не раз до него комментировавшихся и породивших многочисленные толкования, ощущалась принципиальная позиция исследователя, отвергавшего поверхностные суждения и требовавшего пристального внимания к фактам, глубинного поиска в них ответов на все вопросы. Этот стиль В. Э. развивал в ряде своих последующих работ, вошедших в книги: «Сквозь „умственные плотины“» (М., 1972); «Лирика пушкинской поры» (СПб., 1994), «Записки комментатора» (СПб., 1994); «Пушкинская пора» (СПб., 2000) и др.

Участие в научных конференциях для сотрудников было нагрузкой, которая не освобождала от плановых заданий, а присутствие на заседаниях зачастую было утомительно. Поэтому некоторые ученые являлись на заседание ко времени, когда должны были выступить, и уходили, прочтя свой доклад, не слушая других выступающих. Я сама уставала во время долгих чтений, но меня такое поведение ученых шокировало, особенно когда так поступали молодые сотрудники. Мне казалось, что это свидетельствует о падении престижа науки и невнимании к товарищам, безразличии к их работе. Впрочем, с годами я и сама стала опаздывать на заседания и пропускать их, тем более что резко ухудшилось движение транспорта в городе, и мне нужно было четыре раза пересаживаться, менять транспорт. Но, неизменно видя на заседаниях В. Э., я успокаивалась, у меня возникало ощущение, что все в порядке: наука на месте, она не сдает своих позиций. Лицо его было серьезно, он сохранял сосредоточенность и вежливое внимание. Однако его требовательность была слишком велика — многие доклады его не удовлетворяли. Он был очень последовательным и решительным критиком чужих работ, рыцарем точности, не терпевшим наукообразной болтовни. Сама наша «исполнительность» и дисциплина в посещении заседаний вызывала подчас у него иронию, и он позволял себе эпиграммы, воссоздающие стиль и содержание докладов. Так, во время одного помпезного заседания в актовом здании Академии наук в Ленинграде, на котором выступали большие академические начальники из Москвы или утвержденные ими лица, В. Э. прислал мне на клочке бумаги эпиграмму в стиле тяжеловесных переводов Илиады XVIII — начала XIX в.:

Сим заверяю, что Лидья Михайловна Лотман

С самого раннего утра явилась в почтенном собраньи,

Мысленным оком своим она видела всех Цицеронов,

Пафосом их выступлений наполнила ейные уши,

Ныне внимает Щербине и зреньем, и слухом, и чувством.

После таких испытаний уж ей и Бурсов не страшен.

В. Э. был увлеченным спорщиком и блестящим полемистом. Он, как никто, понимал значение обмена мнениями в научной среде и культурного воздействия на аудиторию живого общения серьезных ученых, их речей и даже самого их облика. Сохранилось несколько документов от участия Вацуро в таких прениях: кинопленка с беседой знатоков литературы XVIII–XIX вв. В. Э. Вацуро и Ю. М. Лотмана о деятельности писателя и историка Н. М. Карамзина (фильм «Парадоксы Карамзина», 1991 г.); публикация диалога В. Э. и Н. Я. Эйдельмана на вечере, посвященном 125-летию выхода в свет «Полярной звезды» Герцена и 155-летию «Полярной звезды» А. Бестужева и К. Рылеева в Доме-музее А. И. Герцена 3 декабря 1980 г. (см.: НЛО, 2000. № 42. С. 177–196), беседа с В.Э. Вацуро по следам «круглого стола» «Пушкин и христианство» (Там же. С. 209–212) и др. В статье об Эйдельмане В. Э. впоследствии с особенной симпатией отмечал, что этот замечательный историк был «человек диалога» (Там же. С. 202).

На лестнице Пушкинского Дома, где В. Э. курил, всегда собиралось много сотрудников. Он был участником, редактором и организатором ряда коллективных трудов, и некоторые участники подобных изданий тут же читали и просматривали статьи и корректуры, попутно обращаясь к нему с вопросами. Я тоже нередко останавливалась на площадке этой лестницы, не удержавшись от соблазна принять участие в профессиональных разговорах, центром которых был В. Э. Когда в общей беседе затрагивались темы, которыми Вадим был увлечен и которыми специально занимался, он красноречиво излагал свои мысли в обширных монологах. Они мне очень нравились, часто я старалась наводить его на «минное поле» подобных тем, т. к. в каждом его монологе можно было столкнуться с неизвестными фактами, оригинальными идеями и парадоксами. По этому поводу я часто повторяла собственный афоризм: «То, что знают все, знаю и я; но то, что знают В. Э. и Юра (подразумевался Ю. М. Лотман), не знает еще никто». Иностранные коллеги, приезжавшие в Институт и становившиеся свидетелями таких непринужденных бесед, интересовались ими. Например, американская славистка Антония Глассе говорила, что таких интересных дискуссий ей не доводилось слышать ни на одной из конференций.