Воспоминания - [38]

Г. А. Гуковский, очевидно, привлек к чтению лекций студентам филологического факультета и другого выдающегося ученого-филолога Льва Васильевича Пумпянского. Лекции Пумпянского пользовались известностью в Петрограде-Ленинграде. Г. А. Гуковский, слушавший его лекции еще в начале 1920-х годов, привлек Пумпянского к работе Группы по изучению литературы XVIII века в Пушкинском Доме, а затем и к чтению курса русской литературы второй половины XIX века в университете. Н. И. Николаев в статье «Энциклопедия гипотез», в обстоятельном обзоре жизни и деятельности Л. В. Пумпянского, пишет, что он с 1936 года стал профессором филологического факультета, «скорее всего, при его (Гуковского — Л. Л.) содействии» [8].

Я была в числе студентов, слушавших этот курс истории русской литературы второй половины XIX века, записывавших исключительно богатые содержанием лекции Льва Васильевича и сдававших во время экзаменационной сессии ему экзамен. Эрудиция Пумпянского была притчей во языцех, о ней рассказывали легенды, утверждали, что его можно спросить о любом малоизвестном или вообще неизвестном факте из истории мировой литературы, и он немедленно даст точную справку. Готовясь к экзамену, мы трепетали и изготовили шпаргалки, содержавшие краткие фактические данные из конспектов его лекций. Находясь в коридоре во время экзамена, я случайно «подслушала» разговор Гуковского с Пумпянским. Григорий Александрович сообщал Льву Васильевичу: «Они уже вытащили шпаргалки и, кажется, успокоились».

Гуковский был не только прекрасным лектором и ученым, но и энергичным, умным организатором учебного процесса и самой нравственной атмосферы на факультете. Студентам было интересно и весело. Их творческие способности находили себе применение, их молодое желание веселиться, несмотря на мрачные времена, выражалось в остроумных выдумках, иронической критике своих товарищей и преподавателей. Однако террор и превращение тотальной подозрительности в государственную политику были элементом повседневной жизни, окружавшей молодежь. Аресты профессоров и студентов, исключения из комсомола за мнимые провинности, взаимные «проработки» на собраниях насаждались как элемент воспитания, без которого нельзя воспитать носителя «правильного» мировоззрения. К тому же неотвратимо надвигалась война, которой нас пугали с детства. Тень ее уже ложилась на нашу жизнь. За год до начала «большой» войны студентов лишили отсрочки и взяли в армию. Юра Лотман со второго курса ушел в армию, причем и он, и его товарищи понимали, что это преддверие войны. Студенческие аудитории стали девическими, а через год и старшие, кончившие университет наши друзья, ученики Гуковского и других знаменитых профессоров факультета, пошли в воинские части и на фронты.

Добровольцем ушел на фронт Толя Кукулевич, который к этому времени уже был ученым секретарем Института этнографии, и на него была бронь. Вскоре после нового 1942 года он погиб.

Анатолий Кукулевич был одним из самых талантливых моих товарищей по университету. Через много лет после гибели на войне Толи Кукулевича известный литературовед Е. Г. Эткинд в магазине старой книги «по случаю» купил книги, некогда принадлежавшие Кукулевичу, с его автографами и заметками на полях. Не без удивления он обнаружил по этим заметкам, что Толя уже в далекие довоенные годы, изучая античную литературу и фольклор, «нащупывал» методику, которой впоследствии пользовались структуралисты.

В армии, уже с начала войны, служил, несмотря на свой физический недостаток (частичную глухоту), Илья Серман и Юра (Г. П.) Макогоненко. Приезжая с Ленинградского фронта в город, он, как домой, приходил в Радиокомитет, который был в блокаду центром информации, самосознания и духовного единения ленинградцев.

Пережившим блокаду сотрудникам Ленинградского радио запомнился Г. П. Макогоненко, всегда готовый оказать помощь, утешить, дать кусочек хлеба или конфету — неоценимые подарки в дни блокады.

Блокада была тяжелейшим, непосильным испытанием для всех ленинградцев, для Г. А. она была «по-своему» тягостна. Активный, темпераментный, раздражительный, он болезненно переживал замкнутость пространства города, вынужденную пассивность, на которую обречено население перед лицом смерти [9]. Все знали, что Ленинград плохо защищен, особенно на некоторых участках фронта, но если и говорили об этом, то шепотом; Гуковский говорил об этом вслух, да к тому же критиковал организацию обороны города, что было в условиях военного времени небезопасно. Гуковский был арестован 19 октября 1941 года по обвинению в пораженческих и антисоветских настроениях, но через полтора месяца освобожден «за недостаточностью улик». Этот арест был грозным предупреждением. Незадолго до отъезда сотрудников университета в эвакуацию я посетила Г. А. в его квартире на Васильевском острове. Это было самое жестокое время ленинградской блокады, страшный мороз, голод, темнота. Стоя с шести утра в очереди за хлебом, я вспоминала слова из «Снегурочки» А. Н. Островского:

                           …Берендеи

О нынешней зиме не позабудут —

Веселая была: плясало солнце