Воспоминания - [31]

В первый год войны зима была очень суровая. Я ходила на работу и с работы через Неву по льду. Однажды мне повезло. Хорошенькая девушка — медсестра, которую очень любили и баловали офицеры и врачи (ее успех у мужчин отчасти объяснялся тем, что ее маленький рост вызывал у них умиление) вдруг угостила меня куском от плитки шоколада. Я хотела принести этот подарок домой, но пришлось поступить более эгоистично. Продвигаясь на обратном пути с работы по узкой, заледенелой тропинке, я вдруг почувствовала резкую слабость. Мне вдруг захотелось немедленно лечь, но я сознавала, что этого нельзя делать. Мимо меня скользили тени обгонявших меня пешеходов, но я прекрасно понимала, что, если я упаду или лягу, меня никто не подымет — никто не сможет этого сделать. Я шла на дрожащих ногах и по маленькому кусочку откусывала от шоколадки. Так я дошла до дома и преодолела опасный соблазн лечь на лед. Дома обнаружилось, что у меня высокая температура. Я заболела ревматизмом в острой форме и проболела полтора месяца. После болезни я не вернулась в госпиталь. Узнав, что в городе открываются детские дома для сирот, родители которых погибли во время блокады, что в эти дома нужны педагоги и другие работники, я нанялась в такой детдом для детей школьного возраста.

Свою работу в детдоме я начала, когда он только стал развертываться. Дети приходили и пополняли состав уже принятых воспитанников. Коллектив их рос, еще не был организован. Детский дом помещался в красивом особняке, в нем были парадные залы. В одном из них была устроена столовая, где разом питались все дети, которые жили в светлых, но довольно тесных комнатах. Директор, вернее директриса, уже была в своем кабинете и редко из него выходила. Всем заправляли ее заместители: зав. учебной и зав. хозяйственной частью. По преимуществу все занимались хозяйственными делами: раздавали детям хлеб и пищу во время их кормления, укладывали их спать, следили за их чистотой, например, гладили их белье, в котором нередко попадались вши и гниды. Зам. директора по хозяйственной части — красивая, нарядная женщина средних лет — в определенные часы стучала в дверь директорского кабинета и вносила директору поднос, накрытый крахмальной салфеткой — завтрак и обед. Директором была орденоносица, заслуженная учительница. У нее были связи в высших эшелонах власти и в среде начальствующей интеллигенции. Впоследствии, когда детдом более стабилизировался, кому-то, директору или воспитателям, пришла в голову идея организовать олимпиаду — соревнование между детьми на лучший рисунок. До этого дети соревновались в рассказах о своем прошлом, по большей части о трагических событиях их юной жизни. Дети вообще любят рассказывать страшные истории и слушать трагические, таинственные рассказы, сопровождающиеся пугающими жестами. Опыт жизни наших воспитанников давал им обширный реальный материал для искренних и правдивых повествований такого рода. Среди этих детских признаний меня поразил рассказ мальчика шести лет о том, как он на саночках вез хоронить свою маму в сильный мороз, «а саночки все скрип, скрип, скрип». Мальчик этот впоследствии не попал в наш детдом, его перевели. Я часто вспоминаю о нем. Мне кажется, что я однажды видела его после войны: я ехала в троллейбусе по мосту, а он бежал в группе ребят. Надеюсь, что это действительно был он. Дети живо заинтересовались соревнованием по рисункам, которое разнообразило их занятия и возбудило надежду на какие-то поощрения. Поощрений, кроме похвалы, весьма вялой, не было. Но директриса ознаменовала итог этого соревнования, пригласив Серова — известного живописца, председателя Союза художников, и его заместителя, тоже известного художника. Они отметили как наиболее удачный рисунок мальчика Бориса Столярова, в котором они усмотрели «динамизм». Мальчик получил незадолго до этого известие о гибели своего отца на фронте, но высокая оценка его работы была вызвана не этим — просто так совпало, и возможно, это дало ему хоть какое-то утешение. Высоко ценя квалифицированный отзыв авторитетных специалистов, директриса пригласила их на праздничный ужин и чай. Самое удивительное, что приглашение на этот ужин получили и двое воспитателей — я и моя коллега Зинаида Корнельевна Лимина — артистичная и изящная молодая женщина. В детском доме, как и на своей предыдущей работе в госпитале, я работала в течение 10 часов и никогда не питалась — не ела и не пила в течение всего рабочего времени, но предупреждение, которое было нам сообщено, удивило меня еще больше, чем само приглашение. Мы должны были присутствовать, вести разговоры об искусстве, но отнюдь не принимать участия в чаепитии и трапезе. Так оно и было осуществлено. Мы вели беседу с господами, которые заказывали и пили чай. Это было не обидно, так как по нашим понятиям было проявлением другого, не нашего мира. Откуда учительница, уважаемая в городе, набралась этих замашек барыни-крепостницы?

Через несколько месяцев началась эвакуация детских учреждений из Ленинграда, и мы стали собирать вещи и готовить отъезд из города. Для меня было мучительно расставание с мамой и сестрами. Ляля (Виктория) не собиралась уезжать из Ленинграда — да и не могла уехать, она была военнообязанная, а Инна и мама решительно отвергли эту возможность. Мне казалось, что я предаю их. Немцы стояли на окраине города, и, хотя я успокаивала себя мыслью, что я помогаю вывозить детей, а в случае стихийного бегства из осажденного города скорее помешала бы их выезду, чем помогла им, совесть моя была неспокойна. Я подготовила все, чтобы мама и сестра Инна могли уехать с нашим детским домом, но они и слушать об этом отказывались. Из Ленинграда мы уезжали на дачном поезде, затем пересели на баржи со всем багажом и переплыли через Ладожское озеро прямо на виду у немецких пушек. Были слухи, которые передавались среди детей и технического персонала, что какие-то баржи подверглись обстрелу, при этом сообщались страшные подробности о детских панамках, которые якобы плавали по воде, но мы старались об этом не думать, хотя не могли до конца побороть мысли об опасности нашего положения. Оказавшись на «спокойном», относительно более безопасном берегу, мы увидели высокие прилавки, которые обслуживали веселые, румяные девушки, раздававшие крутую гречневую кашу. Они, как хозяйки, командовали раздачей и удерживали блокадников от опасной жадности. Про меня одна симпатичная хозяйка кому-то сказала: «Вот эта бледная девушка не просит прибавки, и я ей дам с удовольствием», а другого отослала: «Ты уже подходишь третий раз, себе во вред». Во время нашего путешествия, в ходе которого мы несколько раз меняли транспорт — пересаживались с поезда на баржу, с баржи на волжский пароход и на автобусы, мы присматривались к детям, которых нам предстояло воспитывать и растить. Наши наблюдения укрепляли в нас уважение к детям и веру в их будущность. Пережившие большие испытания, насмотревшиеся кошмаров и ужасов, о которых они с наивной правдивостью рассказывали друг другу, они твердо хранили инстинкт нормы, нравственного начала и не теряли ориентации в хаосе общественного бедствия. Конечно, мы — педагоги — отмечали, что в среде наших детей попадаются и потенциальные разрушители, и «анархисты», но они не становились лидерами, а тем более образцами, не вызывали желания подражать. Дети были, конечно, напряжены и несколько подавлены, но, когда приходилось действовать, что бывало не редко, потому что физической рабочей силой в основном были те же дети, они проявляли сплоченность, чувство взаимопомощи и действовали разумно и толково. Когда им приходилось переносить мешки с постелями и другими домашними предметами, они, как муравьи, окружали наименее удобные грузы, создавали своего рода бригады, во главе которых вставал самый сильный и ловкий из них, подчинялись ему, и каждый находил самостоятельное место в общих усилиях. Когда мы оказались в селе Кошки, где должен был находиться наш детдом, и для него были приготовлены два длинных корпуса, мы узнали, что без нас набрали состав обслуживающего персонала. В большинстве своем это были эвакуированные из Киева педагоги, местные учителя (их было немного) и технические служащие. У нас были и свои воспитатели, но администрация детдома и технические работники с нами не поехали. Красивая, высокая киевлянка, педагог, была назначена с общего согласия директором, а наша воспитательница Дина Григорьевна Фельдман, которая была завучем в одной из ленинградских школ, стала и здесь заведовать учебной частью. Хотя и киевляне, и приехавшие с детдомом из Ленинграда воспитатели сохранили свои должности, избытка в служащих не оказалось, и конфликтов не было. Киевляне, напуганные рассказами о ленинградской блокаде, настаивали на том, что детей надо положить в постели для отдыха на неделю, но мы определили, что это невозможно, так как детям хотелось двигаться: они стали драться подушками и озорничать. Поэтому мы немедленно нашли для детей полезные дела — разбирать вещи, расставлять их по местам, приносить воду, пилить дрова и помогать на кухне. Пышная, улыбчивая повариха-киевлянка спрашивала у нас: «Что это у вас за дети? Говорят только об войне и о хлебе!». Но дети, обогревшись на кухне, где сердобольные поварихи находили возможность их подкормить, стали вскоре более разговорчивыми.