Воспоминания - [22]

Ничего этого мы не знали — мы оказались в блокаде, а Юра не мог писать нам. Первой весточкой от него была открытка, пришедшая в последний день 1941 г. Отец наш, в то время уже больной, дрожащим голосом воскликнул: «Мальчик жив!». Через два месяца отец умер от воспаления легких. Лекарств не было. Мы меняли хлеб на стрептоцид, который в то время слыл панацеей от всех болезней. Перед смертью отец приказал нам поклясться, что Юра, вернувшись, закончит свое образование.

Юра служил в связи артиллерии Резерва главного командования, его часть перебрасывали с одного фронта на другой. Он участвовал во многих кровопролитных и страшных сражениях и почти все время был на передовой. В армии Юра, несмотря на тяжесть солдатской службы, читал и занимался. О круге его чтения и научных размышлений свидетельствуют его письма, адресованные мне и Ляле, сокурсницам О. Н. Гречиной, А. Н. Матвеевой и Л. В. Алексеевой, а также его учителю М. К. Азадовскому. Он решил не только совершенствоваться в немецком, но и выучить французский и зубрил между боями французскую грамматику. В конце войны он встретил французов при освобождении концлагерей и пытался с ними говорить по-французски, но они его не понимали, так как самостоятельное обучение не позволило ему освоить произношение, и тогда он стал объясняться с ними письменно и добился в этом успеха.

На тяжесть бытовых условий в армии Юра не жаловался, в письмах он подчеркивал, что, если они и возникают, то он переносит их с легкостью. Только потом он рассказал некоторые эпизоды, да и то обычно с юмором. Он говорил, что, если приходилось ночевать в избе, в частности на Украине, он предпочитал ложиться не на кровать (все равно придет начальство и сгонит), а под кровать. Однажды, лежа под кроватью, он почувствовал запах еды, показавшийся ему очень соблазнительным. Он нашел глиняный горшок с какой-то похлебкой, которую съел с большим удовольствием. Но утром его стала мучить совесть, он пошел к хозяйке и повинился перед ней. Она не рассердилась, а пожалела голодного солдата и запричитала: «Ой, сынок, это ж я очистки для кур приготовила!».

Однажды, когда мы шли в Рощине в лес за грибами, Юра рассказал мне в числе прочих такой случай из своей армейской жизни. Сразу после войны он был в Германии и служил в Потсдаме как сержант. Начальство использовало его в непривычной мирной обстановке в качестве художника. С несколькими товарищами он участвовал в праздничном оформлении зданий клубов и других помещений, занимаемых военной частью. Иногда ему приходилось ездить по железной дороге в другие городки, чтобы по поручению начальства раздобыть краски, кисти и другие принадлежности его нового ремесла. Однажды в холодном вагоне поезда он оказался вдвоем с незнакомым бледным худощавым человеком, который через некоторое время робко обратился к нему и для начала разговора спросил его, из какого он города. По Юриной военной форме незнакомец понял, что он из России, и затем он коротко рассказал ему, что он поляк и приехал в Германию с целью разыскать своих родственников, с которыми он «растерялся» во время войны. С мученической улыбкой он прибавил, что добился этой возможности с трудом, и упомянул, что не уверен в успехе своей попытки. Чтобы резко не прерывать разговора, Юра признался, что учился в Ленинградском университете и очень хочет продолжить свое образование на филологическом факультете. Собеседник оживился и спросил, кто преподавал в университете в то время. Юра назвал имена нескольких своих учителей, взглянул в лицо своего собеседника и не узнал его. Лицо у него порозовело; оказалось, что у него большие голубые глаза, и он заговорил другим голосом, задушевным и тихим, как будто исходящим из глубин воспоминаний. С волнением он стал спрашивать, что за люди Томашевский, Эйхенбаум, Жирмунский; над чем они сейчас работают, как общаются со студентами, доступны ли они. Юра отвечал односложно, он еще не был близок с профессорами, но с несколькими из них общался и их работы читал. Собеседник его, как будто стесняясь своей горячности и извиняясь, добавил: «Это такие величины! Чтение их работ — мое святое воспоминание». Юра умолк. На него повеяло далеким, неведомым ему, но близким и родным духовным миром, а собеседник еле слышно добавил: «Ведь я тоже читал студентам лекции в колледже». Поезд стал тормозить, и Юра на прощание сказал: «Будьте здоровы! Желаю Вам найти Ваших близких!». Собеседник каким-то окрепшим голосом ответил: «Желаю Вам вернуться в университет!».

Итак, конец войны Юра встретил в Германии. Он стремился поскорее вернуться домой и продолжить учебу в университете. В письмах он жалуется на Heimweh (тоску по родине) и просит прислать «книг, книг и еще раз книг», причем не беллетристику, а специальную литературу [1]. Из Германии он присылал домой только то, что официально выдавалось их части через военторг. Один раз это был сахар, другой раз — шерстяная ткань. И это несмотря на то, что в разрушенной Германии были широкие возможности приобрести много хороших вещей. Юра, естественно, был далек от какого бы то ни было «накопительства». Он и его друзья презирали мародеров. Во время войны было даже поверье: кто возьмет чужое, тот погибнет. В одном из первых писем всей нашей семье (22.6.42) Юра пишет: «Не огорчайтесь, если вещи (какие угодно) пропадут. Не придавайте этому никакого значения»