Воспоминания - [20]

Так, говоря об одной черте характера Юры, я далеко ушла от темы семьи и детства, с которой начала и с которой следовало начинать. Но неизвестно, как жизнь дана человеку: как Ариаднина нить, идущая от начала к концу, двигаясь от причины к следствию, или как корзина с набором проявлений судьбы — Eintopfessen, немецкое блюдо — весь обед в одном горшке. Опираясь на Гейне, который утверждал, что герои Шекспира несут свою судьбу в себе, можно было бы приблизиться к подобной точке зрения, тем более что Юра был в зрелом возрасте большим сторонником идеи, что выдающийся человек сам строит свою личность. Но в нашем историческом опыте столько перевернутых корзин, оборванных нитей и разрушенных фундаментов прекрасно запроектированных зданий, что воздержимся от выводов и вернемся к неповторимой и счастливой поре детства.

Лет в 11 Юра увлекся античной историей. Однажды, лет в 12, он повесил на стене Дома Книги объявление: «Даю уроки истории и греческой мифологии». Его тут же схватил милиционер, обвинил в хулиганстве и хотел тащить в милицию, но просвещенная толпа прохожих и покупателей Дома Книги «отбила» его, и, пока милиционер объяснялся с активистами этой толпы, пытавшимися втолковать ему, что такое греческая мифология, Юра убежал. Еще раз милиционер пытался задержать его в Эрмитаже на том основании, что он полчаса простоял около картины Тициана «Кающаяся Магдалина в гроте». Его повели в дежурную комнату охраны, где он на ехидные подозрения дежурных ответил маленькой, наивной, но полной энтузиазма лекцией об итальянском Возрождении.

К эпизоду о том, как «толпа» отстояла Юру и как чужие люди помогли ему, хочется добавить еще одну историю, на этот раз из сравнительно недавнего прошлого. Приехавший в Ленинград из Тарту Юра проработал несколько часов в Публичной библиотеке и хотел зайти куда-нибудь поесть, но у дверей кафе он увидел очередь, а в столовой не меньшую толкучку. Тогда он решил быстро купить что-нибудь и поесть дома, но обнаружил, что не захватил никакого мешочка. Обратившись к первой попавшейся женщине, он спросил: «Скажите, пожалуйста, у вас нет лишнего мешочка?». Поступок этот был не менее экстравагантным, чем объявление в детстве, — в то время далеко не всегда было возможно купить мешочек. Дама ответила ему: «Юрий Михайлович, перейдите на ту сторону Невского и посидите в сквере у Казанского собора минут 5-10. Я принесу вам мешочек». Этот эпизод — милое петербургское чудо. Правда, не нужно забывать, что рядом были публичная библиотека и Педагогический Институт имени Герцена.

Увлечение античной историей и литературой у Юры не кончалось до самого поступления в университет. Когда я уже училась на втором курсе университета, а Ляля в старшем классе школы, Юре, которому было 14 лет, сняли комнату в Красном Валу, 18 км от Луги. Там он вынужден был жить в полном уединении и питаться молоком, которое мама оплатила вперед. Он ходил по поселку с большой книгой «Метаморфозы», на обложке которой было написано золотыми буквами «Овидий». Местные мальчишки прозвали этого загадочного мальчика Овидием, не предполагая, насколько это прозвище соответствует его вынужденному и уединенному житью на лоне природы.

Наряду с увлечением историей у Юры очень рано стал формироваться интерес к естествознанию, биологии, особенно энтомологии. Он читал популярные книги, а впоследствии и научные исследования по этим предметам. Особый интерес у него вызывала систематизация разных видов животных. Можно предположить, что здесь уже сказывалась его тенденция к приведению в единую систему большого количества разнообразных фактов и явлений. Вместе с тем, его интерес к зоологии носил характер своего рода заступничества. Он, как сказал Мандельштам о Ламарке, был «за честь природы фехтовальщик». Десяти или одиннадцати лет в пионерском лагере он горячо доказывал ребятам, что в природе все гармонично и ничего отвратительного и низкого нет. В доказательство он брал лягушку в рот. Сестра Ляля, которая была пионервожатой у малышей в том же лагере, с ужасом наблюдала, как мальчишки несут куда-то змею на палочке. На вопрос: «Куда вы ее тащите?», неизменно следовал ответ: «К Лотману!». Змею несли к нему на экспертизу: он мог ответить, что это за змея, и опасна ли она для человека. Особенную симпатию Юра испытывал к насекомым, малым мира сего. Уже в пожилом возрасте он говорил мне о насекомых как об огромном ни с чем не сравнимом мире разнообразия и красоты. Наш отец в письме ко мне в Нижний Новгород, где я была в фольклорной экспедиции, писал с присущим ему юмором: «Дети в пионерлагере. Был у них. Там хорошо так, что даже Юрик желает остаться еще на месяц. Ляля возмужала и похорошела. Юрик юннатствует по жукам: клопы и блохи не входят в его коллекцию». Хотя Юра не стал биологом, он всю жизнь испытывал интерес к биологической науке, любил животных, особенно свою собаку, за жизнью и повадками которой он внимательно наблюдал.

Поступив на филологический факультет Ленинградского университета, Юра стал заниматься сознательно и упорно. Он был посвящен в интересы филологических студентов и сразу оценил высокие достоинства преподавателей, которые читали лекции и вели семинары уже на первых курсах: М. К. Азадовский (курс фольклора), В. Я. Пропп (семинар по русскому фольклору, спецкурс по волшебной сказке), Г. А. Гуковский (курс «Введение в литературоведение»). Тогда уже некоторые преподаватели университета заметили Юру. Гуковский, со свойственной ему горячностью заявивший как-то, что нет у нас ученого, который смог бы достаточно глубоко анализировать творчество Баратынского, задумчиво добавил: «Впрочем, на экзамене мне отвечал мальчик — разбирал „Осень“ Баратынского — он, пожалуй, сможет». Речь шла о восемнадцатилетнем Юре. Пропп, встретив Юру в университете после войны, обратился к нему в коридоре: «Постойте, Вы брат Лиды Лотман… Нет, Вы сами Лотман!». Этот оригинальный комплимент Юрий Михайлович запомнил на всю жизнь, он составлял предмет его гордости. В семинаре Проппа Юра сделал свой первый доклад. В университете Юра познакомился с доцентом Николаем Ивановичем Мордовченко, исследователем творчества Белинского, журналистики и литературы первой половины XIX века. Н. И. Мордовченко, человек исключительного обаяния, чем-то напоминавший друга Пушкина А. А. Дельвига, был для Юры образцом ученого — безукоризненно порядочного, предельно строгого к себе. К сожалению, Николай Иванович умер 47 лет, не успев осуществить многих своих замыслов.