Воспоминания - [47]

Почти все вещи приходилось расставлять самому, т. к. вследствие напряженного состояния хочется скорее расставить их хотя бы примерно, чтобы прекратить нелепые советы, предложения и проч., и действительно, все вещи в течение часа были расставлены. Остальное делал уже мною ранее описанный П. П. Сауров, который, впрочем, не ограничивался только развеской на указанные места, а, к сожалению, проявил много и своей инициативы, да еще сдобренной директивами правления, чтобы вещей уж очень «непонятных», кубофутуристического периода, не выпирать на видные места, а куда-нибудь запрятать по углам. В результате две самых блестящих вещи — «Страстной бульвар» и «Звон» — были повешены у самого окна, без расстояния, закрыты наполовину роялем и заслонены громадной пальмой.

От этого общая экспозиция пострадала, конечно, но все же другие работы заполняли это досадное и по существу варварское руководство заправил «Всекохудожника». Тем более что вести с ними борьбу было невозможно, да и, откровенно говоря, охоты не было. Я не люблю проявлять настойчивость там, где хозяин не я, тем более что в общем все же было удовлетворительно.

Выставка на другой день после полудня была уже готова, полы натерты, этикетаж развешан, номера тоже, каталоги вышли к сроку со статьями от кооператива, автором которой, говорят, является Эфрос, и статьей И. Хвойника, И. А. Скворцова. Фактически уже стало ходить много всякого люда, и я начал получать поздравления, от которых в дальнейшем буквально можно было сойти с ума.

Все ходили с хорошими приятными лицами, но еще никто не знал, как встретят мою выставку официальные представители. С нетерпением ждали правительственной комиссии, без разрешения которой выставка официально не может считаться открытой. И неожиданно комиссия в лице М. П. Аркадьева^[238] буквально приходит в восторг. Это было без меня, мне немедленно, конечно, звонят по телефону и сообщают о таком потрясающем событии, что с выставки не сняли ни единой вещи, и, к стыду правления «Всекохудожника», им почти всем пришлось еще раз заверить меня, что они все уверены были еще заранее, что именно все так и будет. Все повылезали из своих щелей и стали себя чувствовать на выставке формалиста вполне освоившимися.

В день открытия выставки (вернисажа) утром рано посетил выставку А. С. Бубнов и пробыл на ней полтора часа. Впрочем, это обстоятельство послужило предметом спора: одни доказывали, что он был полтора часа, а другие утверждали, что он был два часа. А. С. внимательно осмотрел все, не без остроумия и правильно заметил по поводу индустриальных работ, что это дело трудное, нашел немного не совсем своевременным отображать в столь цветущем состоянии нашу кооперацию (по поводу «Рабочего распределителя»), так как в этой пятилетке вопрос снабжения не стоит в актуальном порядке. А в общем выставка ему тоже понравилась, и, поздравив меня с успехом, он уехал. А. С. Бубнов посетил выставку два раза. Во второй раз он был с своей маленькой очаровательной дочкой Бубой^[239] и пробыл на выставке 3 часа.

К 12 ч. стал собираться народ и к 2 ч. зал уже не вмещал больше публики. Очередь была на улице, что само по себе собрало большое количество народа около громадной арки — окна кооператива на Кузнецкий, через которые видна была часть выставки и битком набитый зрителями зал. Непосвященные прохожие недоумевали, чему приписать это торжество с десятком вереницей подъезжающих роскошных машин иностранцев.

В 2 ч. началась официальная часть, которую открыл председатель «Всекохудожника» Ю. М. Славинский. В теплой речи он вкратце пояснил значение моей ретроспективной за 25 лет выставки и объявил о возбуждении ходатайства перед ВЦИКом о даровании мне звания Заслуженного деятеля искусств, потом под продолжительные аплодисменты представил меня публике. Далее выступал представитель от МОСХа Е. Рижский, в пространной речи указавший, что мою выставку следует изучать, отметил несомненный факт переключения всего творчества от абстракции формалистического экспериментирования к внутреннему содержанию и современной тематике.

Следующим выступал Ф. С. Богородский, которого Ю. М. Славинский, предоставляя ему слово, назвал просто Федей Богородским. Этому Феде уже далеко за 37 лет, он с самого начала революции выступает на выставках, имел с своими беспризорниками громадный успех на выставке АХРР в 1928 г. Особенно его выдвинул А. В. Луначарский. Но внешний вид Богородского, его щеголеватая манера одеваться и веселый нрав больше располагали называть его Федей, чем Федором Семеновичем. Впрочем, за глаза ведь и Федора Ивановича Шаляпина зовут Федей и даже Федькой Шаляпиным. О Феде Богородском я еще буду писать особо как об очень яркой и колоритной фигуре.

Он говорил очень тепло и интересно. После него выступил я сам, вновь встреченный весьма долгими аплодисментами. Я говорил о пройденном мною за 25 лет пути, заставшем меня в двух эпохах: до революции и во время революции. Говорил о моей любви к Москве старой, о ее барочной архитектуре и пр., которая на 50 % занимала место в моем творчестве как излюбленная тема, и о неослабевающей любви моей к Москве новой, с рядом воздвигнутых взамен сломанной старой, обтрепанной ее части новых колоссов, с новыми усовершенствованными мостовыми, постройкой метро, Дворца Советов и проч. и проч. Говорил о моем искреннем желании со всей серьезностью осознать все великое значение созидающегося в нашей стране социализма и своим творчеством способствовать успеху этого строительства. Под долгие аплодисменты я покинул эстраду.