Воспоминания корниловца: 1914-1934 - [96]

Затем выступил секретарь коммунистической ячейки и объявил собранию, на котором присутствовало 500 человек, что за выдающиеся заслуги перед советской властью и коммуной правление постановило премировать: председателя золотыми часами, завхоза — охотничьим ружьем, секретаря ячейки — серебряными часами, а одного коммунара-коммуниста — отрезом на костюм. Самопремирование приветствовали рукоплесканием несколько коммунистов. Коммунары зло переглядывались.

После окончания торжества меня обступили, повели к больным и засыпали просьбами о выдаче разных справок. Хотя в этой коммуне жилось лучше, чем в других, она, кроме правления, разбежалась бы при первой возможности. Но кругом было еще хуже.

«Сталинские быки»

Когда не стало мяса, большевики решили немедленно покончить с этим «прорывом» и всем органам советской власти приказали организовать кроличьи хозяйства. Не успела родиться эта кроличья мысль, как печать запестрела миллиардными цифрами будущих кроличьих поколений на 1931–1933 годы. Разведению кроликов учили в газетах, брошюрах, на собраниях, в школах, в колхозах. Кролиководы стали цениться на вес золота. Через какое-то время и больницы обязали завести кроличьи хозяйства, которые должны были в точно указанный, по науке высчитанный срок «покончить с иждивенческими настроениями» и стать независимыми от «рабочего снабжения». Появились медицинские статьи о преимуществе кроличьего мяса, о количестве в нем калорий и так далее.

К тому времени я уже был старшим врачом в Пархаре, на афганской границе. Выполняя предписание, а к тому же надеясь улучшить питание больных и персонала, месяцами не получавшего зарплаты, я послал человека за триста верст за кроликами. Вернувшись, он рассказал, что на ферме, где в ожидании миллиардного потомства было несколько тысяч кроликов, вспыхнула какая-то эпидемия, наложен карантин и при нем выбросили сотню дохлых кроликов. Неплохую идею погубила большевистская гигантомания: в громадную ферму попадал больной кролик, и она превращалась в кроличье кладбище. Через два года не стало и кроликов, существовавших до кампании. В 1933 году о кроликах в советской печати уже не упоминали, на собраниях о них не заикались, они просуществовали еще какое-то время в анекдотах как «сталинские быки».

Надо думать, что большевики висящее на них проклятие на кого-то свалили, кому-то пришили вредительство, кого-то расстреляли. До нас эти повседневности не дошли.

Голод

В ноябре 1931 года на Украине не стало хлеба. Крестьянская Украина зашевелилась и устремилась к железным дорогам. Люди уходили в города в надежде там прокормиться. Многие устремились на Восток, Кавказ, в Центральную Азию, в Сибирь, на Дальний Восток. Из одних районов уходила только часть населения, но были и районы поголовного бегства. Дома оставались старики, надеявшиеся как-то пропитаться картошкой и зеленью.

Люди начали умирать от голода. Старики, оставшиеся в деревне, собирались в один дом, надевали чистые рубахи и ложились на лавки, ожидая смерти.

Закон от 7 августа уносил тысячи людей, прозванных «стригунами», на тот свет и в лагеря. Вина их была в том, что они срезали колосья на колхозных полях, всегда остававшиеся после уборки. Впервые после набегов кочевников и горцев большевики поставили на полях наблюдательные вышки. Против внутреннего врага — голодного колхозника.

Школы пустовали, многие дети были не в состоянии до них дойти. Были случаи самоубийства учителей.

Дети умирают от голода как-то особенно. Сначала плачут, потом затихают и быстро стареют лицом. Годы предназначенной им жизни протекают по дням и по часам, сжатые в жуткую квинтэссенцию действительности. Их большие глаза покорно смотрят на мир, как глаза старика, постигшего всю неправду жизни. Ужасы войны ничто перед выражением глаз умирающих от голода детей: то, что и ты не умираешь вместе с ними, ложится на тебя, как тяжелая, непоправимая вина. Когда тлеющее пламя их жизни догорает, они ложатся, как ложились убаюканные матерью, и засыпают, чтобы больше не проснуться.

Мужчины и женщины, от природы одаренные силой (горы бы им двигать), бродили по деревне и по полям, собирали траву, ловили кошек, собак, ворон, ели лебеду, древесную кору. Украинские крестьяне, видавшие на своем веку и набеги татар, и панское рабство, и Хмельницкого, и Сечь, и немецкие каски, и бесчисленные отряды махновцев и марусек, всех пережившие, теперь бродят, шатаются, падают и умирают.

Мужчины умирали раньше женщин. Красивая, крепкая когда-то украинская женщина, теперь худая как щепка, с землистого цвета лицом, хоронила стариков, мужей, детей и ложилась в землю последней. Сама природа пыталась сохранить мать-родительницу.

Идешь в больницу, а возле нее лежит несколько десятков опухших от голода людей.

— Сейчас пройдем сквозь строй, — говорит знакомый врач. — Боже, что делается!

— Доктор, примите нас, доктор, примите нас, — слабыми голосами твердят обреченные.

Служащие больницы сами ходили как тени. В некоторых районах их «сняли со снабжения», в других выдавали по 200 граммов чего-то, напоминающего хлеб. Больным тоже выдавали по 200 граммов этого хлеба в день, суп из капусты и пустой чай. Эта пища притягивала десятки людей, и они дожидались, лежа часами во дворе больницы. Все больницы были переполнены, люди лежали в коридорах, как один похожие друг на друга, опухшие, неподвижные, с лицом цвета земли. К весне истощенность и смертность достигли таких размеров, что люди уже не в состоянии были хоронить своих покойников самостоятельно. Врачи обходили дома, проверяя наличие мертвых, потому что иногда вымирала вся семья, и об этом никто не знал.