Воспоминания (Из книги «Острова отчуждения») - [6]

Приехав в Барселону после коллоквиума, мы провели вечер в моем любимом ресторане «Космос», а затем долго гуляли по Рамблас. Наконец блудный сын, смущенный и виноватый, появился на пороге родного дома на улице Пабло Альковер. Последнее несчастье — арест Луиса — еще больше состарило дом и его обитателей. Увидев трех старых, измученных людей, я почувствовал тоску и тревогу. Отец постоянно твердил, что коммунисты обманули Луиса, запутали его, дед молчал. Эулалия, замкнувшись в себе, теребила замшевое пальто — подарок Моники. Еще до отъезда из Парижа я решил задержаться в Испании на несколько недель, посетить Луиса в тюрьме, сделать все возможное для его освобождения, а затем отправиться в Андалусию вместе с Симоной де Бовуар. Восьмого мая я проводил Монику в аэропорт и, проведя мучительную бессонную ночь дома, поспешил в Мадрид, где через три дня должен был встретиться с Флоранс Мальро. Помню посещение тюрьмы в Карабанчеле: очередь родственников, ожидающих свидания с заключенными, в которой я встретил жену Габриэля Селайи с передачей для ее брата, а также мать Луиса и Хавьера Соланы. Помню и свидание с братом — две металлические решетки, его спокойное, но сильно осунувшееся после голодовки лицо, ощущение бессилия, открывшейся пустоты, когда прозвенел звонок и заключенных увели в камеры. Двадцать восьмого мая, когда я вновь собирался в Карабанчель, пришло счастливое известие об освобождении Луиса. Чтобы не показать, что именно заграничная кампания протеста вынудила власти освободить его, из тюрьмы были выпущены еще несколько человек — в их числе Исидоро Балагер, — тогда как другие заключенные, которым предъявляли такие же обвинения, провели в тюрьме месяцы и даже годы. Это лишний раз подтверждает, что молчание — главный пособник произвола и гнета диктатур.

Болезнь Луиса, его символическое уединение в Виладрау, тревоги и волнения, сопровождавшие последние поездки в Испанию, заставили тебя отказаться от намерения провести Рождество дома. Через два месяца в Италии должна была выйти одна из твоих книг, поэтому имело смысл отложить поездку в Барселону, чтобы прилететь домой уже из Милана. Одиннадцатого февраля шестьдесят первого года ты прибыл в Рим, а затем, встретившись с некоторыми друзьями-писателями и закончив дела в издательстве, переехал в Милан: там, в здании Театрино дель Корсо, Фельтринелли собирался организовать вечер, посвященный Испании. Его литературный наставник Валерио Рива одобрил твое намерение: показать на вечере документальный фильм, который тайно, без разрешения испанских властей сняли Паоло Брунатто и Хасинго Эстева Греве, обучавшиеся вместе с Рикардо Бофилем в Женевской школе архитектуры. Фильм как бы продолжал разговор, начатый в романе «Прибой» (его сюжет был взят из жизни барселонских бараков, где жили цыгане и андалусцы). По твоему совету Паоло и Хасинго объехали много районов Мурсии, Альмерии и Гранады, снимая на пленку полузаброшенные, опустевшие селении, а затем, уже в Швейцарии, взяли интервью у эмигрантов, прибывших из этих мест. Другие кадры показывали бараки и лачуги рабочих предместий Барселоны. Фильм «Notes sur l’émigration»[5] был во многом дилетантским, слишком упрощенно толковал социальные проблемы, но все же представлял определенный интерес, поэтому вы с Ривой решили включить его в программу вечера. После фильма предполагалось устроить концерт, где прозвучали бы испанские песни, популярные у итальянских антифашистов со времен гражданской войны.

Восемнадцатого февраля, после короткого вступительного слова Ривы, ты рассказал о романе «Прибой», а затем в крошечном, битком набитом зале начался показ фильма. Однако, едва на экране появились первые кадры, раздались два глухих взрыва и зал мгновенно наполнился дымом. Началась паника, многие бросились к выходу, кто-то закричал: «Помогите, здесь раненый». В ту же секунду словно из-под земли появились два санитара и быстро вынесли на носилках несчастную жертву, покрытую простыней. Хотя сцена была нелепой, никому не пришло в голову задержать их или посмотреть, куда они направятся. Наконец зрители пришли в себя и вернулись на свои места, уверенные, что это была провокация фашистов. И тут ты увидел растерянные лица Брунатто и Эстевы Греве: оказывается, во время суматохи воры выкрали пленку и мгновенно скрылись. Взрывы бомб и неожиданное появление «санитаров» сразу прояснились: воры прекрасно справились со своей задачей, показав высокий профессионализм. На следующий день итальянская печать на первых полосах рассказывала о происшествии, обвиняя во всем миланских фашистов, тесно связанных со своими испанскими единоверцами. Третьего марта полиция арестовала четырех человек по подозрению в краже и возмущении общественного спокойствия — одного бывшего чернорубашечника и трех парашютистов, членов крайне правой миланской группировки. Об истинных организаторах кражи ты узнаешь гораздо позже, впрочем, тот факт, что фильм вскоре показали по испанскому телевидению, уже тогда мог рассказать о многом. Местные власти, стремясь избежать дипломатических трений, быстро замяли дело: допрос задержанных не дал никаких результатов, и их отпустили.