Воспоминания гетмана - [48]

Уж почему это так, я не знаю, это требует особого исследования, но факт тот, что людей нет не только у нас, но и за границей, как в странах Согласия, так, и в Центральных державах. Самый крупный человек, которого выдвинула наша эпоха, это, к нашему ужасу, – Ленин. Людей нет. Теперь, когда мне нечего делать, я выписал газеты всех оттенков и всех основных стран, имеющих значение. Как все эти различные речи крупных государственных и общественных деятелей внушительно красивы на столбцах газет, как они успокоительно действуют на нервы не посвященного в тайны политики и как они безотрадны для человека, вкусившего яд государственного правления. Как мелочны и жалки все эти слова в сравнении с теми событиями, которые мы переживали и, главное, которые будем переживать. Как несвоевременны решения власть имущих! Когда они за что-нибудь, наконец, после долгих сомнений решаются взяться, жизнь уже ушла вперед, и они снова остаются перед разбитым корытом. Какая фальшь звучит во всем, что говорят эти люди! Нет людей, нет! Палтов далеко не был гением, но это был умный и полезный мне работник. Я его теперь потерял из вида и сомневаюсь, буду ли я с ним когда-нибудь работать, но все же должное отдать ему обязан.

Вся толчея, которая была сначала на моей квартире на Крещатике, перешла теперь на квартиру Безака. С утра до вечера толпились офицеры, проходили различные деятели, получившие назначение или ожидавшие его. Насколько трудно было мое положение из-за недостатка людей, очень сказалось во время поисков министра земледелия.

Все лица, к которым я обращался, не могли принять на себя эту обязанность. Вообще, как впоследствии я не нуждался в людях, которые приходили ко мне с советами взять такое-то или другое лицо, желая иметь своего ставленника министра, так до переворота все крупные организации и отдельные личности сидели по норам и избегали меня.

Вот почему я благодарен г-ну Безаку за то, что он принял к себе и не избегал меня в эти минуты. Другие предпочитали выждать и посмотреть, что из этого выйдет.

Итак, я искал всюду министра земледелия и никак не мог его найти.

Безак как-то подошел ко мне в эту минуту. Я его спросил, не может ли он указать кого-нибудь на этот пост, и он просил подумать. Наконец приходит: «Бери Значко-Боровского». – «Давай его!» Значко-Боровский, очень приличный человек, долго упирался, наконец согласился.

Потом я узнаю, что он диаметрально противоположных мнений в аграрном вопросе. Я был поставлен в чрезвычайно неловкое положение, когда пришлось как-нибудь это приглашение отменить. Повторяю, он очень приличный человек, понял мое положение и не показал виду, насколько это ему неприятно.

Вечером того же дня у меня состоялось окончательное заседание, на которое были приглашены люди, без которых обойтись нельзя было, но которые, по своим убеждениям, не вполне подходили, и поэтому они ранее в это дело не посвящались. Тот же самый Николай Николаевич Устимович не знал ясно, что дело идет о провозглашении гетманства и разгоне Рады; он все еще думал, что дело идет о новом составе министерства. Мы же ему не говорили, так как несколько боялись, чтобы он не рассказал кому-нибудь из тех, кому не следует знать, и тем самым не повредил бы делу. Были и другие, которым не говорили по другим причинам. Смешно было смотреть на то, как быстро обрабатывали этих господ. Они так и шли. Им говорили, что дело почти уже сделано. После некоторых колебаний они соглашались и становились рьяными сторонниками гетманства.

Для переворота все было готово. Был сформирован охочий полк, преимущественно из офицеров; были посланы во все украинские части агитаторы. Полковник Глинский, Александр Устимович и подполковник Бенецкий распоряжались отдельными отрядами для захвата лиц и учреждений. Оружие было в достаточном количестве. Я вызвал в соседнюю комнату Альвенслебена и послал его разузнать, насколько немцы могут быть полезными. Они обещали не выпускать сечевиков и поддерживать дружественный нейтралитет. Это было более чем достаточно, тем более, что за правительство никто не стоял. Воронович предлагался председателем съезда, который был назначен в цирке. Народ валил в Киев на съезд со всех сторон. Все чувствовали, что дело серьезное. Вишневский не знал уже, куда их размещать. В этот период единение между крупными и мелкими собственниками было полнейшее. Все они были связаны идеей отстаивания права собственности и спасения страны. Я сам видел крестьян, имевших по полторы и две десятины, и таких было много. Все эти люди были представителями больших уездов. Все это было делом 3-го Универсала с его бессмысленной социализацией.

26-го или 27-го я поехал вечером на сьезд хлеборобов и был поражен видом людей, заполнивших всю улицу. Это были представители от хлеборобских организаций каких-то уездов, только что прибывшие поездом. Они ждали на улице перед помещением Союза, где их постепенно переписывали.

Социалисты потом говорили, что это было подстроено, – это неправда. Этот съезд был своевременен. Это был естественный протест мелкого собственника против всего того насилия, которое он и принадлежащее ему небольшое имущество, нажитое его же мозолистыми руками, пережили за год революции. Единодушье и подъем духа были поразительны. Предполагалось, что съезд продлится два дня и что провозглашение гетманства будет на второй день. На самом же деле съехавшимся не пришлось долго решать, все было объяснено в три часа первого дня. Люди сами этого хотели.