Воспоминания гетмана - [16]

Явился я туда и сел в толпе. Все, что говорилось, носило вполне умеренный и приемлемый характер. Между прочим, председательствовал тогда еще вполне дисциплинированный штабс-капитан Шинкарь впоследствии бывший командующим войсками Киевского военного округа, а затем крайний левый, предводитель Звенигородского восстания. Через некоторое время кто-то из ораторов, узнавши, что я тут, приветствовал меня. Я принужден был выйти из своего угла и ответить, затем, оставшись еще некоторое время и прослушав своих представителей, которые несли что-то несуразное, все больше, конечно, насчет штанов, да оно, положим, и понятно, так как в корпусе не было их, я ушел, вынося самое лучшее впечатление о виденном. Большинство из заседающих были социал-революционеры, немного социал-демократов и очень мало самостийников, кажется, всего четыре, потом все это переменилось. Меня они приветствовали лишь потому, что я командовал Украинским корпусом, так как всегда и каждому я заявлял, что я не социалист.

В тот же день я уехал из Бердичева на автомобиле с женой и дочерью, которые приехали ко мне на несколько дней в Меджибуж из Орла, а теперь возвращались обратно. Черницкий также меня сопровождал. Чудная осенняя погода, прекрасное шоссе сделали это путешествие очень приятным. Снова мы обедали у Франсуа в Житомире и поздно вечером приехали в Киев, где остановились в единственно свободной тогда гостинице «Универсал».

На следующий день, будучи в Секретариате, я получил через Скрыпчинского телеграмму о том, что 6 октября в Чигирине на Всеукраинском казачьем съезде я единогласно избран атаманом всех Вольных Казаков. Об этих казаках я до той поры слышал очень мало.

В скором времени после начала революции у некоторых из украинцев, воспитанных на старинных преданиях, явилось желание возобновить казачество. Одновременно в нескольких местах об этом толковали благодаря настоянию моих, если можно так выразиться, приверженцев. Как бы там ни было, в Генеральном Секретариате мое избрание произвело чрезвычайно неприятное впечатление, это я сразу заметил. На мой вопрос Скрыпчинскому, что это избрание означает, он мне сказал, что это так себе, почетная должность, не сопряженная ни с какой деятельностью, что подробности они могут сказать только тогда, когда вернется Полтавец, которого они командировали в Чигирин. Я обождал прибытия Полтавца и, когда он на следующий день приехал, поехал к нему узнать, в чем дело. Тут я и познакомился с ним. Он на меня произвел хорошее впечатление, рассказал всю подноготную деятелей в Секретариате, сообщил мне подробности казачьего движения и навел меня на мысль, что это движение может, если его суметь захватить, явиться тем здоровым течением, которое спасет Украину от того развала, сильно дававшего уже себя чувствовать не только среди войск, но и в кругу мирных обывателей. Я был избран, оказывается, атаманом, он моим помощником, Василий Васильевич Кочубей – начальником штаба. По старинной казачьей терминологии, Полтавец был генеральным есаулом, Кочубей – генеральным писарем.

Я сообщил Полтавцу, что, пока я занят созданием корпуса, я в казачьи дела вмешиваться не буду. Отправив благодарственную телеграмму председателю съезда Шевченко, я сказал Полтавцу, чтобы он пока всем заправлял сам, а там через некоторое время посмотрю, буду ли я в состоянии фактически принять должность или нет. Так и порешили.

В Генеральном Секретариате я лично набрал порядочное количество старшин офицеров и решил ехать обратно. В этот мой приезд, благодаря, оказывается, моему избранию атаманом, Союз Землевладельцев выставил меня своим кандидатом для избрания в члены Всероссийского Учредительного Собрания. Хлеборобы предполагали, что, поместив меня в свои списки, казаки будут голосовать за землевладельческий список. Хотя я аграрным вопросом никогда не занимался, я решил, что отказываться мне не следует, и согласился на помещение моей фамилии в списках. Это было крайне легкомысленно с моей стороны и со стороны помещиков недальновидно, так как моей точки зрения по аграрному вопросу они совершенно не знали, никогда меня об этом не спросив, а, как оказалось позже, я диаметрально с ними расходился во взглядах. Для моего же прямого дела, т. е. для влияния в корпусе, это очень мне испортило, так как эта кандидатура дала пищу и Генеральному Секретариату, и всяким крикунам в корпусе говорить, что я совсем не иду с демократией, что я крупный помещик и только сочувствую интересам богатых людей и т. д. Кроме того, это было излишне, так как, кажется, за списки землевластников было очень мало голосов, и, наконец, самое главное: как известно, Учредительное Собрание не состоялось.

11 октября я благополучно приехал в корпус. Володченко сдержал свое слово: снабжение, благодаря его нажиму на интендантов, начало появляться. С этой стороны дело в корпусе как будто пошло лучше. Но тут началась новая беда: 2-й Гвардейский корпус со страшными грабежами, предавая все помещичьи усадьбы огню и мечу, прошел с фронта через всю Подольскую губернию. Известия о массовых бесчинствах, совершаемых частями, входящими в состав этого корпуса, я не знаю, каким образом, доходили до сведения моих полков, и главное, что их прельщало в этих сведениях, это грабежи винокуренных заводов. На мое несчастье, корпус занимал район, где заводское производство спирта процветало. Когда командиры частей доложили мне, что в некоторых частях есть брожение на почве стремления разгромить подобный завод, я, желая предупредить безобразие, приказал выпустить спирт. Делалось это с ведома командующего армией. Но тут-то и началось безобразие: когда спирт выпускался безразлично куда, в реку ли, в навозную ли кучу, все местное население бросалось с ведрами и умудрялось доставать спирт, но в каком виде! Впрочем, для них это было безразлично. Ставились караулы, но редкий из них был на высоте положения. Помню, раз, когда мне пришлось самому наблюдать за выпусканием 50 000 ведер спирта, я наткнулся на такую картину: от завода была прорыта канава в реку. Желая ночью произвести выпуск так, чтобы не заметили его селяне, команда инженерного полка начала проделывать отверстие в чанах, поставлены были часовые вдоль канавы, начался проток спирта. Я наблюдал за часовыми. Стоят смирно, никто не шелохнется. Думаю, хорошо. Поблагодарил их. Через некоторое время прихожу, стоят, но как-то дико уставились глазами в сторону протекающего спирта. Ничего, думаю, стоят – дисциплина есть. Через некоторое время прихожу и вижу: один из часовых стоит, как загипнотизированный, смотря на спирт, вдруг, не далее шагов десяти от меня, с криком «была – не была» подбегает к канаве и прямо так и бросается на нее, начиная жадно пить. Это был сигнал. Весь караул последовал его примеру. Их оттащили и предали суду. При этом я убежден в том, что это были хорошие люди, один из них потом мне говорил: «Сам знаю, что нехорошо, но сил нет, глядя, как пропадает такое золото!» Потом уж я отказался от выпуска спирта, а охранял его, но ничего не помогло. Все население и части были обильно снабжены спиртом, результатом чего пошли грабежи и пожары помещичьих усадеб. Обыкновенно бабы натравляли на поместье солдат, те начинали, а затем уже все село грабило. Кое-где части не поддавались соблазнам, но в общем усадьб 15 было разгромлено. К счастью, не было убийств. Я считал, что единственным средством для спасения корпуса оставалось елико возможно скорее его вывести на фронт.