Воспоминания - [53]

Перебрались ли в Париж? Там ли Бердяевы? и Ремизовы? Что делают Таня и Наташа? Нашла ли Наташа уже применение своему инженерному званию? Столько вопросов теснятся в душе, но не хочу обременять Вас.

Вы пишете, что собираетесь послать нам (или уже послали?) свою книгу о Паскале. Вот была бы радость, если б она чудом дошла до нас! Русский или французский экземпляр? Я написала об этом сестре, и она с таким же нетерпением ждет её.

Вы очень заинтересовали нас упоминанием о Paul Valery – так хотелось бы знать, в каком роде он пишет, в чем его философия? Может быть, он есть первое большое глубокое явление, порожденное всем пережитым…

У нас переводится и выходит огромное количество новых французских книг, но, конечно, до философии ещё не добрались – да и не доберутся. Её, как и все гуманитарные науки, упразднили в России. Мне бывает иногда невыносимо тоскливо от грубого материализма, проникшего во все области и подавившего все собой.

В беллетристике появились два, три очень талантливых, ярких, своеобразных писателя (Бабель, Замятин и Сейфуллина) с богатым, свежим языком… Это тот же безнадежный, голый реализм, но, благодаря талантливости, дающий на миг иллюзию, что такова и есть жизнь, – и лишь потом, по чувству унижения и протеста, сознаешь, что все это изображено «на плоскости» – без «вертикала» – как говорил Вяч. Ив. – О нашей жизни как-то не хочется говорить в этот раз.

Остались ещё на год в Симферополе, так как пока Дм. Евг. имеет кое какие занятия при Университете, а одно время занимался корректурой в типографии.

Конечно, жизнь трудна, но так многие живут ещё хуже. Лишь бы сохранить здоровье и силы, а как раз сейчас Дм. Евг. сидит дома в инфлюэнце и должен был прервать занятия.

Мучает нас то, дорогой Лев Исакиевич, что несмотря на огромное желание – все ещё не в состоянии отложить хоть что-нибудь для возвращения Вам нашего долга… Шлю Вам, Анне Елеазаровне и девочкам (их уже нельзя называть так!) горячий привет.

Дм. Евг. хочет приписать. Отзовитесь. Ваша А. Ж.

(Аделаида Жуковская)

Целую тебя, дорогой Лев Исаакович.

Привет Анне Елеазаровне и твоим милым дочкам Тане и Наташе. Сейчас в инфлюэнце сижу дома и читаю. Из серьезного теперь читаю только по своей специальности биологии.

Как твое здоровье? Будь здоров

Дмитрий Жуковский

О загранице перестали мечтать. Чувствую, что это не может и не должно совершиться человеческим произволением.

Николаю Александровичу и Лидии Юдифовне {Бердяевы} шлю горячий привет и поцелуй. Не знаю их адреса. В Судаке дело обстоит печально. Наш дом муниципализировали, и все мои (сестра, жена брата и Ев. Ант.) очевидно последнюю зиму проводят там – их просят освободить дом. Но может быть это и к лучшему, т. к. заставит искать энергичного выхода и переезда.

[Судак, конец июня 1925 г.]

Дорогой друг Лев Исакович, и хочется писать тебе и так трудно, ты знаешь, верно, о нашем ужасном, непоправимом несчастии. Мы проглядели… болезнь почек. Она выражалась лишь болями в спине сравнительно мало беспокоившими. 20 мая Ад. Каз. переехала в Судак. По дороге она сильно промокла под дождем. Около 12-го июня произошел первый страшный припадок уремии, от которого она оправилась, а через две недели второй припадок, который унес её. Похоронена в Судаке.

Не могу, дорогой, ничего писать. Хочется только крепко поцеловать тебя. Хочу послать тебе несколько её стихотворений.

ДЕКАБРЬ 1921

Святая книга… я одна -

За мною день чернорабочий,

Еще не спала пелена,

Не тороплюсь навстречу ночи.

Лежу так, как легла ничком,

Не шевелясь усталым телом,

Еще не смолк дневной содом,

Еще нет мочи крыльям белым.

Безмолвна под рукой моей

Пророчественная страница:

Ах, впереди таких же дней

Неисчислима вереница!

Что скажешь в утешенье ты?

Простишь ли в благостной святыне

Всю неулыбость нищеты,

Все малодушие уныний.

Объемлет тяжкий сон меня,

Не давши разгореться мигу.

Сжимает сонная рука

Молчащую, святую книгу.

1921

Поддержи меня, Господи, святый!

Засвети предо мною звезду -

Видишь нужен мне провожатый,

Еще миг и я упаду…

Знаю – раб я негодный, ленивый,

Не сумела сберечь свой кров,

С трудовой Твоей Божьей нивы

Не собрала плодов.

И теперь среди голых окраин

Я – колеблемая вихрем трость…

Господи! Ты здесь хозяин

Я – только гость…

Отпусти же меня этой ночью,

Я не дождусь зари,

Отпусти меня в дом мой отчий

Двери свои отвори!

– 

Друзья! ведь это только «путь»

Когда заря погаснет в небе,

Нам можно будет отдохнуть,

Тоскуя о небесном хлебе

Молитву кроткую шепнуть,

На миг поверить близкой встрече,

А утром снова, снова в путь

Тропой унылой, человечьей…

Звезды над ней не блещут

Птицы над ней не плещут…

Господи! Помоги нам!

ЗИМА 1924/1925

Какая радость снять оковы

Сомнений, робости, забот!

Вокруг пустынно и сурово.

Кто близок мне – ещё придет.

Из темных недр, из заточенья

Всех выпускать на вольный свет,

Пусть думы, шепоты виденья

Узнают вновь, что смерти нет.

Слова танцуют, как в похмельи

И каждый звук их к сердцу льнет

Из них сплетая ожерелье,

Неслышно двигаюсь вперед.

Как знать, дождусь ли я ответа?

Прочтут ли эти письмена?

Но сладко мне перед рассветом

Будить родные имена!

ЗИМА 1924/1925

С утра стою перед плитой

Дрова, кастрюли, мир предметный.