Воспоминания еврея-партизана - [5]

У Суломира были вырыты ямы. Этот слух оказался верным. Всех гнали или везли к ямам у Суломира, в четырех-пяти километрах от Серников.

Перед экзекуцией начальник гестапо произнес речь перед толпой крестьян, сбежавшихся сюда, как на спектакль. Он выговаривал крестьянам за то, что они плохо охраняли гетто и поэтому многие евреи сбежали в лес. Он предупредил, что рейхсфюрер будет недоволен проведенной здесь «акцией» — на свете не должен остаться ни один еврей.

Евреи стояли в немом горе. Старики обратили свои глаза к небу в ожидании, что в последнюю минуту свершится чудо.

Столинский хасид[9] Меир Винер сейчас же после речи гестаповского коменданта начал читать вслух молитву, которую все, даже маленькие дети, повторяли слово в слово.

…Ураганом пуль из винтовок, автоматов и пулеметов евреев загоняли в ямы и расстреливали. Многие из них были заживо засыпаны землей.

Лишь один еврей, мясник Лейбл Фиалков, выбрался из ямы после ухода гестаповских палачей и полицаев. Голый, он ночью прибежал в лес и рассказал нам об ужасной гибели евреев Серниковского гетто, описать которую не в состоянии человеческая рука.

Глава 2 В поле и в лесу

В тот вечер, в канун серниковской резни, я также бежал из гетто. Со мною бежали и дети моей сестры. Перед бегством я зашел в мой родительский дом, где жила жена моего брата — Хая с детьми. Я предложил ей идти со мною, но она была в состоянии полной апатии и не хотела, как сказала, подвергать опасности жизнь детей… Перед уходом из дома я взглянул на них, как бы предчувствуя, что прощаюсь с ними навсегда. Я запечатлел в своей памяти их лица, и до сих пор они стоят перед моими глазами.

С детьми моей сестры и еще с несколькими евреями выбрались мы тем же путем, которым несколько дней назад пробрались в серниковское гетто. Под градом пуль мы бежали без передышки. И на этот раз счастье снова оградило меня от смерти.

Опасность была велика и по ту сторону гетто. Поэтому бежали не по улицам, а по задворкам, перебираясь через заборы, и потом — по болотам, не успевшим высохнуть летом.

За местечком мы встретились с другими беженцами, вместе переправились вброд через речку, пересекли поле. В ольшанике среди редких деревьев и кустов присели отдохнуть. Из местечка еще доносилось эхо выстрелов. Усталые, мы заснули, и проснулись, когда уже был яркий день.

Нам некуда было деваться, и никто из нас не знал куда идти. Мы перебирались из поля в поле и из леска в лесок. Некоторые отделились от нашей группы и пошли на хутора, где у них были знакомые крестьяне. Нас осталось двенадцать: я с детьми сестры, лодочник Арон Кринюк с женой и четырьмя детьми, Нисон Бобров со своим семилетним сынком, юноша Зелик Ворона.

Мы блуждали два дня в лесах вокруг Серников. Потом от крестьянина-баптиста узнали, что сотни евреев бежали из гетто, но многие из них попали в руки враждебно настроенных крестьян, шнырявших по дорогам. Он нам посоветовал направиться в Николаевский лес, куда бежали многие евреи.

Мы тоже направились в сторону Николаевского леса, где находились хутора польских осадников[10], рассчитывая на то, что они, как пострадавшие от немцев, проявят к нам больше сочувствия, чем местные крестьяне.

На хуторах, недалеко от Николаева, в небольшом лесу, мы наткнулись на несколько десятков евреев. Среди них шли разговоры, что через несколько дней немцы разрешат им вернуться в Серники и оставят их в живых. Им хотелось верить в это. В действительности в некоторых местах немцы заманили евреев обратно в гетто и по истечении нескольких дней истребили.

В Пинске еще существовало гетто, и это истолковывалось так: раз пинских евреев до сих пор не уничтожили, то они останутся в живых. Некоторые евреи даже договаривались с польским осадником, чтобы он на лодке перевез их в Пинск, обещая расплатиться за это своими последними вещами, которые они захватили с собой при бегстве из гетто.

Были случаи, когда женщины, которым невмоготу была лесная жизнь, ушли в Пинск, переодевшись в крестьянскую одежду. Дошли слухи, что немцы всех пускают в пинское гетто, но, за исключением таких одиночек, никто в Пинск не пошел, понимая, что в конце концов и там всех истребят.

Мы разбились на мелкие группы, надеясь, что если ночью появимся в деревне, чтобы выпросить кусок хлеба или несколько картофелин, не так обратим на себя внимание крестьян. Мы также считали, что чем группа меньше, тем легче скрыться в лесу.

Наша группа забралась в лесную делянку километрах в десяти от Николаевских хуторов. Почва была вязкой и сырой. Нас мучил голод. Днем мы утоляли голод клюквой, росшей на моховых болотах. Ночью — направлялись на поля, расположенные на опушке леса, недалеко от хуторов. На этих убранных полях мы еще могли найти кочан капусты и накопать за ночь корзинку картофеля. Мы пользовались правом брать бесхозное, как наши далекие предки в библейские времена пользовались правом подбирать на поле неубранные колосья и забытые плоды.

Из-за банд, охотившихся на беззащитных евреев, мы не каждую ночь отваживались выйти из леса. После ликвидации гетто немцы формировали банды из местных крестьян, вооруженных дубинками, топорами, кинжалами, охотничьими ружьями и пистолетами, для преследования спасшихся евреев. Во главе каждой банды стоял атаман. За каждого пойманного еврея бандиты получали от немцев пуд соли, литр керосина и два десятка коробков спичек.