Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [57]

В Саратове я нашел дрязги и дрязги. Член приказа общественного призрения поссорился и подрался с членом строительной комиссии; вице-губернатор начал явно враждовать со мною, последствии чего хотя я и не опасался, но объяснения на его ябедничества в Петербург много отнимали у меня времени. И во всех почти местных управлениях, во всех чиновниках, я не находил никакого благонамеренного содействия.

Но делать было нечего; взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Сверх того, меня питала все надежда, что граф Киселев, раньше или позже, возьмет меня к себе, — что он обещал мне положительно, и словесно пред отъездом из Петербурга, и письменно. Но эта надежда не сбылась[67]. Придирки Перовского уже проявлялись; но, вместе с тем, иногда он как бы хотел выказывать свое беспристрастие и снисхождение; в декабре этого года я получил две тысячи рублей серебром прибавочного жалования. Это меня несколько ободрило, и я продолжал служебные занятия по крайнему своему разумению.

В январе месяце 1843 года я должен был начать разъезды мои по некоторым уездам. Я старался, чтобы каждый раз разъезжать в различных направлениях губернии, дабы, сколько возможно, изучить все местности и узнать по возможности людей всех сословий, замечательных в каких-либо отношениях; добрых и полезных, негодяев и вредных. В этот раз я смотрел уезды: Петровский, Сердобский и Аткарский. По возвращении моем, нашел я в Саратове путешественника барона Кольберга, известного чудака и шарлатана, но тем не менее рекомендованного мне из Петербурга высокопоставленными особами. Это был восьмидесятилетний старик, изъездивший чуть-ли не весь мир, рядившийся в самые странные, фантастические костюмы и украшавшийся всевозможными орденами и звездами обоих полушарий света. В России он ездил на перекладных и везде куртизанил с дамами. Прожив в Саратове с месяц, он поехал на Кавказ, а оттуда в Персию, где, по слухам, на дороге умер; но года через два оказался жив в Мюнхене и издал сочинение о своих многообразных странствованиях; в нем барон описывал, между прочим, подробно свое пребывание в Саратове и очень лестно отзывался обо мне, а особенно о моей жене.

В конце: января я отправился в Заволожье. Посетил присоединенные мною в прошлом году к единоверию раскольничьи монастыри нашел, что там все идет мирно и благополучно. Заезжал в немецкие колонии, дабы удостовериться о правильности предположений межевой комиссии к наделу колонистов в этом году вновь землями, по случаю умножившегося у них народонаселения. Эта поездка продолжалась недолго. В Саратове; меня ожидало распоряжение из Петербурга о составлении чрезвычайного дворянского собрания для выбора нового губернского предводителя дворянства, так как состоявший в этом звании Столыпин был по Высочайшему повелению удален, как откупщик. Столыпин пользовался популярностью Саратовской публики, дорожившей в нем солидностью его положения, хлебосольством и представительностью: удаление его произвело неприятное впечатление и, разумеется, общественный голос приписал вину этого удаления мне, хотя и существовал уже положительный закон, чтобы откупщиков в предводители не выбирать. Поднял это дело вице-губернатор Оде-де-Сион (враждовавший и против меня), перессорившийся с Столыпиным, как я уже упоминал, во время моего отсутствия, когда я находился в Петербурге и, следовательно, был здесь не при чем. Сам же я, лично, против Столыпина ничего не имел, сохранял с ним хорошие отношения и как предводителя предпочитал его другим. Он был богатый, влиятельный человек, довольно толковый, жил на широкую ногу открытым домом, имел связи при дворе и множество поклонников и прихлебателей при себе; следовательно, все, что нужно для показного предводителя. История эта, конечно, возбудила крайнее неудовольствие Столыпина и всей его подобострастной клики, да и вообще отозвалась неприятию для всего губернского общества, потому что потеря такого предводителя составляла ощутительную утрату для города и его общественной жизни. И, как губернатор, оказался виновным во всем, ответственным за все, и нажил себе нового врага в Столыпине и неприязнь его приверженцев. Интриги и кляузы умножились. Ябедничества кого-бы то ни было на губернаторов, определенных в эти должности предшествовавшими министрами, нравились Перовскому; он с жадностью прислушивался к ним, поощрял их и пользовался каждым случаем, чтобы давать мне испытывать свою жесткость. Я хотел поехать в Петербург для объяснения с ним, просился в отпуск, но получил отказ. В новые губернские предводители выбрали человека честного и доброго, но вместе с тем и неспособного.

В апреле, и мае поездки мои были направлены снова в Заволожье, а потом и северные уезды губернии: Волжский, Хвалынский и Кузнецкий, где я считал нужным побывать, отчасти по причине начавшихся сильных пожаров в городах и селениях. Это бедствие повторяется у нас в России ежегодно, более или менее, почти повсеместно, и каждый раз приписывается главнейшим образом поджогам; но эти рассказы почти всегда или преувеличены или вовсе неосновательны, а иногда даже нелепы, особенно у простого народа, который охотно верит к поджоги, и нет такой бессмыслицы, которой он по этому поводу не принял бы за правду. Так, например, пожары, свирепствовавшие местами в 1839-м году пред замужеством Великой Княгини Марии Николаевны, объяснялись в народе рассказами, что якобы Царь намеревался дочь свою выдать за турецкого султана, и отдать ему в приданное Саратовскую губернию: а многие из крестьян, не желающих сделаться турками, по этому случаю производят поджоги и хотят спалить всю губернию. Самая обыкновенная, ближайшая причина частых пожаров во внутренних губерниях заключается к беспечности и неосторожности наших простолюдинов, в слишком тесных постройках, соломенных крышах и тому подобное.