Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [118]

Однажды жена моя вышла прогуляться и едва миновала последние дома колонии, как вслед за нею быстро пробежал по дороге большой медведь, тяжело перескакивая чрез кустарники, весь запыхавшийся, вероятно выгнанный из садов. Колонистка, проходившая по улице, увидев это, подняла страшный крик: выскочили немцы из ближайших дворов и, захватив вилы, кочерги, лопаты, что попало под руку, бросились за медведем, чтобы спасти Елену Павловну. По счастью, она в это время всходила на пригорок, а медведь пробежал внизу пригорка, в двух саженях от нее, так что она его и не заметила, и чрезвычайно удивилась, увидев толпу сбежавшихся к ней перепуганных колонистов. Она с ними и возвратилась домой, не желая подвергаться вновь такой рискованной встрече.

Потом появилась для населения колонии опасность другого рода, гораздо неприятнее и серьезнее первой; ибо хотя происходила тоже, можно сказать, от зверей, но уже в человеческом образе, кои всегда злее и жаднее настоящих диких зверей. Между Тифлисом и Елисабетталем завелась шайка разбойников татар, и принялась так хозяйничать и разбойничать по дороге и окрестностям, что в продолжение слишком месяца не было от нее ни проезда, ни прохода. Немцы боялись выезжать, и колония находилась как бы в блокаде. Действия шайки открылись тем, что около Коджор (на прямой дороге через горы в восьми верстах от Елисабетталя) татары убили духанщика и ограбили двух армян. На другой день утром я послал верхового колониста с бумагами и письмами в город, приказав ему вернуться в тот же день вечером с пакетами, кое-какими вещами и покупками, которые мне должны были прислать из города. Колонист вернулся поздно вечером, но пеший и весь окровавленный: в пяти верстах от колонии на него напали десять человек с шашками, ружьями, отняли лошадь, сумку с бумагами, домашние припасы, мое платье, посланное мне, — все, что он вез, — изранили и уехали. Следующий день, еще засветло, под вечер, мы всей семьей расположились на галерейке нашей квартиры пить чай; видим, являются с улицы и подходят ко мне два человека, как-то странно, беспорядочно одетые, бледные, с вытянутыми лицами, и объявляют, что пришли просить у меня защиты, что они поехали верхом из Тифлиса прогуляться в Елисабетталь в гости к знакомым, здесь живущим, и в двух перстах отсюда, по дороге, вдруг их окружили разбойники, взяли у них лошадей, обобрали дочиста, раздели догола, даже сняли сапоги и носки, прибили, ранили кинжалами в нескольких местах; потом учтиво раскланялись, пожелали счастливого окончания пути и отпустили. Несчастные с трудом плелись босые, нагие, все в крови, и, добравшись до колонии, заняли в первом доме кое-что из необходимого платья и обратились ко мне за помощью. Один из них был живописец Банков, сын знаменитого Ильи, кучера Императора Александра I-го, выписанный князем Воронцовым для снятия видов и вообще рисования картин Кавказского жанра; он более всего жалел о портфеле с рисунками, отнятом разбойниками. Другой пострадавший, его товарищ, был актер Иванов. Поднялась суматоха. Я приказал немцам поскорее собраться, вооружиться и ехать в погоню за разбойниками, под предводительством Ивана Ивановича Бекмана, капитана полевых инженеров, состоявшего при мне. Бекман разделил колонистов на три партии, взял команду над одной из них и пустился на розыски. Всю ночь проездили, ничего не нашли и в девятом часу утра возвратились обратно без всякого успеха. Тотчас же за ними явились ко мне с жалобами и стонами два грузина, из коих один священник: на них напали татары возле самой колонии, одного ранили в голову, а другому, священнику, отрубили руку по локоть. Так повторялось ежедневно. Я написал об этом князю В. О. Бебутову, начальнику гражданского управления и губернатору, настаивая, чтобы они приняли меры к скорейшему прекращению такого безобразия. Посылать немцев с бумагами было невозможно, они боялись и нос высунуть из колонии. Всякое сообщение между Елисабетталем и Тифлисом прервалось. Я опять собрал колонистов в порядочном числе, велел вооружиться ружьями и, отдав их снова под предводительство Бекмана, поручил ему ехать с этим конвоем в Тифлис и передать мои письма по назначению, что и было сделано. Меры, разумеется, приняли, разбои поутихли: но совсем долго не прекращались, да и до сих пор по временам возобновляются и не скоро еще переведутся. Я говорю о ближайших окрестностях Тифлиса, а во всем крае слишком рано даже помышлять о таком преуспеянии.

В нашем старом Закавказье на подобные проделки не обращают большого внимания: дело привычное. По общим убеждениям, все разбойничьи шайки, шатавшиеся тогда возле Тифлиса, были крепостные крестьяне, татары, князя Мамуки (Макария Фомича) Орбелиани, храброго, умного, очень милого грузинского человека, одного из фаворитов князя Воронцова. Впрочем, его разбойничавшие крестьяне иногда не щадили и своего собственного владетеля и даже раз сыграли с ним пренеприятную штуку. Намереваясь отправиться в одну из своих деревень, с большой компанией гостей, на охоту, князь Мамука, как хлебосольный хозяин, отослал вперед туда несколько подвод с разными хозяйственными припасами. На эти подводы напали разбойники, несомненно крепостные же люди князя; остановили обоз, узнали, чей он, осмотрели все в нем заключавшееся, отобрали себе большую и лучшую часть всех припасов, но однако не все, оставили маленькую частицу и для своего господина. На все протесты и заявления проводников, ехавших с подводами, знавших в лицо и по именам всех грабителей, последние сказали только им на прощание: «для Мамуки довольно и этого!» И, навьючив своих лошадей, поехали далее, нисколько не заботясь о затруднениях Мамуки с его гостями.