Воспоминания агента британской секретной службы. Большая игра в революционной России - [17]

Лошади были смертельно измотаны, и к вечеру у моей кобылы начались колики.

Последующие пять часов езды были сплошным кошмаром, и в конце этого дня я чуть не совершил убийство.

Солнце уже зашло, когда мы добрались до деревни Кавдалар. У нас не было ни малейшего шанса возвратиться в Орлжек к ночи, если мы не найдем проводника, так как мы обнаружили, что австрийская штабная карта совершенно ненадежна для той части страны, где мы находились.

Шатаясь, я вошел в деревенский постоялый двор – темную, маленькую хату-мазанку с парочкой столов и небольшим баром, освещаемым коптящей керосиновой лампой. В баре было человек шесть мужиков, и в воздухе висел тяжелый, кислый запах, характерный для немытых крестьянских тел. Я дал понять, что мне нужен проводник до Орлжека. Один из присутствующих, особенно неприятного вида грек, сказал, что сможет стать нашим проводником, если я угощу его друзей-комитаджей спиртным. Комитаджи – это крестьяне-разбойники, которые скитаются по Македонии и имеют неприятную привычку сначала стрелять, а затем задавать вопросы.

Я проявил слабость и выставил угощение.

Мой грек-проводник попросил второй стакан. И, наверное, я был настолько измотан, что выполнил его просьбу; а затем он потребовал еще, и я заплатил еще раз.

– Пошли, нам пора, – сказал я. Он злобно посмотрел на меня, презрительно плюнул на пол и доверительно сказал мне, что будь он проклят, если поведет англичан в Орлжек.

Я вышел из себя. Достал револьвер, уперся дулом ему в спину, изо всех сил пнул его в сторону двери и продолжал пинать по дороге.

Поступать так было безумием, так как я запросто мог получить полдюжины пуль себе в спину от комитаджей.

Но мне было все равно, и я никогда не смогу понять, как в ярости не убил этого грека. Могу объяснить это только тем диким удовольствием, которое получал от того, что жестоко пинал его.

Лейтенант Л. сказал, что никогда еще не видел ничего столь неприятного и при этом столь смешного, как моя злость.

Я заставил этого грека идти у своего стремени, при этом в течение первого часа пути ствол моего револьвера упирался сзади в его шею.

Затем лейтенант Л. взял на себя заботу о проводнике, и около полуночи мы незаметно вошли в Орлжек и начали передавать свои депеши в подразделение связи для отправки телеграфом в штаб.

Когда последнее слово было написано, мы просто рухнули и проспали до позднего утра следующего дня.

Глава 8

На следующее утро наш маленький лагерь являл собой грустное зрелище, когда мы попытались построиться. Состояние лейтенанта Л. из-за дизентерии сильно ухудшилось, и он едва мог стоять. Два наших ординарца тоже были слабы.

Солнце, палящее через платок, нанесло мне легкий солнечный удар; помимо этого, я то дрожал от холода и не мог сдержать стук зубов, то страдал от высокой температуры, что было печальными симптомами малярии.

Бригадный ветеринар сказал, что мою лошадь следует пристрелить. К вечеру четверо из нас шестерых уже ехали в санитарной повозке в Салоники, и наша маленькая экспедиционная группа, сформированная как независимое подразделение для наблюдения за передвижениями противника в долине Струмы, распалась.

Те недели были одним из самых счастливых периодов моей жизни на войне. Трудности, муки, причиняемые мошкарой, безжалостно палящее солнце, долгие часы в седле и головокружение оттого, что мои глаза всматривались в мираж, не были забыты, но слегка сгладились в моей памяти. То, что выделяется четко, это тихие прохладные ночи, проведенные под звездным небом; черные склоны гор, окружавших долину, с их заснеженными вершинами, освещаемыми серебряным светом луны; возбуждение от того, что приходится собирать информацию под самым носом противника; чувство товарищества, царившее в нашей небольшой группе; радость от съеденного ягненка, пожаренного на костре; и редкая похвала, полученная из штаба. Все это заставляет меня оглядываться на то лето с сожалением. Это было время, ушедшее безвозвратно.

Я провел в госпитале две недели, а после выписки был направлен в штаб разведки в Салониках. Это означало кабинетную работу, и, хотя сначала мне было это интересно, вскоре меня стала утомлять монотонность этой работы, и я уже хотел более активной деятельности.

Я чувствовал, что со своим опытом разведывательной работы мог принести больше пользы, если бы научился пилотировать аэроплан, и, к счастью, сумел убедить в этом своего начальника. И со временем я стал полноценным пилотом Королевского летного корпуса.

Одной из причин, побудивших меня вступить в Королевский летный корпус, была возможность доставлять наших шпионов на вражескую территорию.

Одним из моих первых пассажиров был Нико Коцов – сербский патриот, который уже девять или десять раз побывал на вражеской территории и всегда возвращался с очень точной и ценной информацией. Это был широкий в кости, высокий мужчина с длинной седой бородой и величественными манерами. Он носил национальную одежду, шапку из овчины и тяжелый домотканый коричневый плащ с капюшоном, и в его руке всегда был пастуший посох.

Нам была нужна информация из недоступной части страны, а так как она была нужна срочно, было решено доставить его туда на аэроплане. Мы сделали с ним пару тренировочных полетов, и, хотя ему не очень понравились эти полеты, он был полон решимости лететь. Он знал местность, где мы должны были приземлиться, и я объяснил ему, что мне нужна посадочная площадка по возможности такого же размера, что и наш аэродром.