Воспоминания: 1802-1825. Том I - [34]

Был полдень, когда со всем пылом любознательности мы пересекли Рению и развалины Делоса; от усталости, жары и жажды мы не имели более сил. На старом плане острова, с которым я справлялся, мы с радостью обнаружили, что на оконечности острова, противоположной той, где мы находились, был колодец: мы устремились туда, но колодец был сух. Мы ничего не взяли с собой, опасение умереть от жажды заставило нас забыть тот интерес, который внушала нам древняя земля Делоса, и мы поторопились возвратиться на наш бриг.

Небо предвещало грозу, мы поскорее подняли якорь, чтобы она не застигла нас врасплох среди этих островов, которые есть ничто иное, как опасные рифы, где тишина смерти уже шла по стопам религиозных процессий, шума зрелищ и праздников, на протяжении стольких веков составлявших славу этих самых скал.

Очень свежий ветер привел нас на Миконос; это один из самых радующих глаз и самых плодородных островов этого маленького архипелага; он украшен садами, прелестными домами и, особенно, очень хорошенькими женщинами, одежда которых еще более подчеркивает их прелести. Они носят род туники, даже не закрывающей полностью колени, которая завязывается под горлом золотым шнуром; вуаль, не скрывающая лица, придает изящество их прическе, а красные подолы и туфли оттеняют белизну туники и вуали. Это самый соблазнительный костюм, который я когда-либо видел.

Проведя несколько дней в этом путешествии, мы возвратились в Тинос, где были извещены о состоянии здоровья нашего старого генерала. Он был почти вне опасности, и я покинул его во второй раз, чтобы вернуться в Афины, откуда я должен был отослать ему бриг, и куда он должен был прибыть, чтобы забрать меня после своего полного выздоровления.

Одна только мысль о путешествии к Афинам наполнила мое воображение; сильный ветер заставлял нас со скоростью рассекать те волны, которые несли когда-то столько афинских флотов, стольких колонистов, которые, отплывая от матери-родины, приносили искусства, науки и свободу на все берега древнего мира. Мы быстро проследовали в виду мыса Коллони или мыса Суния, на котором мы заметили руины древнего храма, многие колонны которого еще невредимы; к заходу солнца мы уже были в заливе Афин, Парфенон открылся нашему взору, и, наконец, мы увидели Афины.

Мои взоры не могли оторваться от этого прославленного города или, скорее, от воспоминаний, связанных с этой античной твердыней, одно только имя которой оставляет в памяти неизгладимый след, с чередой великих событий, великих подвигов, процветания и превратностей судьбы.

Я с восторгом созерцал прекрасное зрелище последних дневных лучей, показывавшихся между колонн храма Минервы и золотивших этот отполированный веками мрамор.

Наш бриг бросил якорь в порту Пирея! Он был единственным в столь оживленном прежде порту. Поселения, храмы, крепостные стены, которые некогда украшали эти берега, представляли теперь всего лишь груду руин, жители, торговля, богатство исчезли отсюда, как и флоты афинян. На выдвинувшейся в море скале еще видно могилу Фемистокла, а напротив этой могилы — остров Саламин и воды, которые принесли победу Фемистоклу, поражение персам и залог величия Афинам.

Я провел ночь на борту нашего брига, пытаясь пожить за две тысячи лет до моего рождения. Едва занялся день, я сошел на берег, и не могу выразить того живого ощущения, которое я испытал, ступая по этой земле; мое воображение поднимало из руин разрушенное, вновь отстраивало храмы, воскрешало рядом со мной Алкивиада и его великих воинов.

Я следовал по следам тех стен, что соединяли порт и город Пирей со стенами Афин, они различимо видны; несколько виноградников и оливковых рощ заполняют теперь пространство, покрытое некогда домами и трудолюбивым народом. Я ускорил шаги, чтобы скорее войти в этот город — школу правителей, героев, философии и искусств. Первое, что притянуло мои жадные взоры, был храм Тезея, возведенный спустя 10 лет после битвы при Саламине; его считают шедевром архитектуры, тем более ценным, что полностью сохранился, только барельефы изуродованы. Греки, утрачивая культ своих богов, утрачивая свое величие, устроили в нем церковь, и фанатизм уничтожил украшения, которыми был убран этот храм. Я обратился к французскому консулу Фуэлю, принявшему столько участия в прекрасном труде графа Шуазёля; он познакомил меня с одним превосходным итальянским рисовальщиком Лусьери, и я обосновался в маленьком домике, который мне уступил один грек.

Пребывание в Афинах вдохновляет интерес, тем более живой, что здесь он не рассеивается никакими современными предметами: в Константинополе азиатский блеск скрывает незначительные остатки произведений искусства и памятников древней Византии, возвеличение турок затмевает славу Греции; в Риме Капитолий унижен собором Святого Петра, могущество и преступления пап смешиваются там с семью чудесами света и с римскими доблестями. В Афины не пришло ничего, что могло стать рядом с произведениями Фидия и Праксителя, и слава Периклов и Фемистоклов одна парит над обломками их отчизны. Лачуги нынешних жителей, прилепившиеся к руинам древних памятников, подчеркивают их красоту, скрывая их далеко от взора. Можно сказать, будто народ Афин только что покинул этот город, в котором землетрясение накануне разрушило прекраснейшие украшения. Это те же улицы, те же общественные места, почти та же крепостная стена… Я устремился в Парфенон, подъем туда довольно крутой; вдоль этого склона проходишь античную стену, столь же древнюю, как и рождение государства республики, входишь через ворота в это огражденное прибежище первых основателей Афин, ставшее с тех пор религиозной святыней и обращенное теперь турками в скверную крепость.