Воспоминания: 1802-1825. Том I - [2]

Христофор Иванович Бенкендорф и Анна-Юлиана Шиллинг фон Канштадт — отец и мать А.Х. Бенкендорфа.

Однако мне уже было необходимо другое развлечение, коего преждевременное раздражение сердца и ума заставило меня искать с яростью. Один из моих товарищей только что поступил в кавалергарды. Этот полк квартировал около монастыря, и однажды, когда я один возвращался от моих сестер, я остановился у этого товарища, и тот не имел ничего более срочного, чем предоставить мне прелести своей подружки, которая за небольшую сумму успешно занималась его «воспитанием», и охотно согласилась также обучать и меня.

Аббат Николь, не имевший особого желания присматривать за проказником, который более не учился и к тому же портил всю оставшуюся часть сборища, вверенного его заботам, сделал так, чтобы я поступил унтер-офицером в лейб-гвардии Семеновский полк. Это положение мне с первого взгляда не понравилось, и я не пользовался ни своей свободой, ни обществом моих новых товарищей. Я серьезно взялся за работу и с помощью одного хорошего учителя вскоре был в состоянии так хорошо рисовать, чтобы представить императору план острова Мальта. Это было в тот момент, когда император сделался великим магистром ордена, и все, что имело отношение к этому новому титулу, становилось его предпочтительным занятием. Он увидел этот план, и вскоре меня произвели в офицеры и назначили его флигель-адъютантом.

Таким образом, меня вывели в свет, но в свет весьма скользкий, очень бурный: мой возраст и моя неопытность позволяли мне замечать только удовольствия. Окружение императора состояло из многих молодых людей. То, что испугало бы человека более рассудительного возраста, лишь возбуждало нашу веселость. Постоянные изменения положения, внезапные падения и взлеты придворных, эта деятельность и вечная перемена мыслей, это проворство в наказании, эта воля, которой никто не осмеливался противоречить, делали из прихожей императора театр, столь же кипучий, сколь и забавный, такой же поучительный, как и устрашающий. Гроза начиналась в 6 часов утра и не прекращалась до 10 часов вечера — момента его отхода ко сну. В распорядке дня царило точнейшее единообразие, ежедневно каждая минута была отмечена одним и тем же занятием, самая строгая мелочность сопровождала все эти действия, от оружейных приемов солдата до наиболее важных государственных дел. Имея точный и ясный ум, добрые намерения, он лишь изредка мог управлять своим вспыльчивым характером, озлобившимся за 30 противоречивых лет. Пустяк опрокидывал самые прекрасные, самые благородные замыслы. Легкая небрежность в одежде разрушали в его сознании самую превосходную репутацию. Забытая формальность ввергала в жесточайшую немилость генерала или министра, который еще мгновение назад наслаждался полным доверием этого абсолютного повелителя.

В беседе, которую он имел с экс-генералом Дюмурье, принятым им со всем благородством и любезностью, которые, наряду с другими добродетелями были уделом этого человека, сочетавшего в себе все доброе и все дурное, речь зашла о причинах французской революции. Дюмурье, желая завоевать расположение императора, сказал ему, что в особенности вызвали недовольство нации и обманули доверие двора знатные сановники, и что при российском дворе также имеются такие вельможи. Император ответил ему: «Месье, у меня велики те, с кем я говорю и до тех пор, пока я с ними говорю. Выйдите». Час спустя французский генерал находился уже на пути к границе. Мы сами с трудом верим, что происходили все те жестокие сцены, чередовавшиеся с быстротой, которая почти стирала их из памяти. Да и кто поверит, что этот могущественный российский монарх, чья победоносная армия прошла Италию, чей флот проследовал мимо сераля великого султана, кого Бонапарт умолял о союзе, который в конце своего правления бросил вызов Европе, воевал с круглыми шляпами, сапогами с отворотами и жилетами. Мой отец потерял свое место и лишился благосклонности из-за донесения о том, что в Риге на улицах видели круглые шляпы.

Король Швеции, принятый в Петербурге со всеми почестями, надлежащими его рангу, был внезапно изгнан; даже кухня, расположенная по пути его следования до наших границ, была отозвана. И этот монарх, оскорбленный так публично, был вынужден еще отправить посла для того, чтобы поблагодарить императора за милости, которыми он его осчастливил.

Буйство и деспотизм в характере Павла были увеличены легкостью, с которой он заставлял себе подчиняться. Однажды, когда я был на службе, по его возвращению с санной прогулки, которую он всегда совершал после ужина, он приказал мне зайти в его кабинет и направил меня к графу Палену, тогдашнему градоначальнику, с повелением ему, чтобы к завтрашнему утру имелась бы на проспекте аллея, подобная той, что существовала прежде. Я не знал, что эта аллея существовала, и не слишком понимая сути приказа, носителем коего был, передал его слово в слово графу Палену. Сей достойный исполнитель капризов своего повелителя, удивил меня еще больше, сказав мне: «Скажите императору, что все будет исполнено». Тысячи рабочих начали тотчас же очищать снег и ломать лед, разрушать мостовою, размораживать землю, делая огромные костры и сажать наконец деревья, которые тысячи других рабочих в то же время устраивали в сады.