Воспоминание об убийстве - [64]

Отец помолчал немного, закрыв глаза.

— А потом… потом ты нашел ее на чердаке. Мы пытались все скрыть. Заставить тебя забыть. Бесполезно. Мы не могли забыть сами. Все должно было выплыть. Так много оказалось поставлено на карту — наши жизни, — и мы пытались все замять. Сохранить деньги, репутацию, деловые связи и общественное мнение… хотя все это… на самом деле… не стоит ни черта!

Джонни опустил голову:

— Я всюду совал нос…

— Ты был нашей совестью. Очень действенным символом. Ты весь дом переполошил. Дядя Флинни решил, что это ты причиняешь боль матери. Твоя мама — его сестра — после смерти его жены осталась единственным близким ему человеком.

— И он хотел изобразить, будто я сам утонул в бассейне…

Мама внезапно нагнулась и крепко обняла сына:

— Прости, Джонни. Мы бываем так слепы. Я не думала, что он на такое пойдет…

— А полиция?

— Скажем правду. Дядя Флинни убил Элли и покончил с собой.

Голос матери казался далеким, утомленным и пустым.

— Дядя Флинни рассказывал мне сказки на ночь, — услышал Джонни собственный голос. — Мам, я все-таки не понимаю. О Тьме и прекрасной супруге рыцаря…

— Когда-нибудь, когда станешь старше, ты поймешь. Бедняжка Элли. Она всегда была Тьмой. Мир откатывался далеко-далеко.

— Только больше никаких сказок на ночь, мам. Хорошо?

— Хорошо, — отозвался мамин голос из усталой темноты.

Джонни откинулся на подушку. Пальцы его разжались, и на пол со стуком упал и покатился маленький предмет. Джонни заснул прежде, чем черный конь замер на гладком паркете.

Сегодня очень холодно, Диана

Yesterday I Lived! 1944 год

Переводчик: Ольга Васант

Годы все шли. И вот после стольких лет дождей, снегов и туманов, ласкавших каменную плиту с именем Дианы Койл на голливудском кладбище, Клив Моррис пришел в просмотровый зал. На улице лил дождь, а он сидел в кресле и взирал на нее.

Она была здесь, на экране. Ее стройное, лениво-грациозное тело, ослепительно рыжие волосы и сияющие зеленые глаза.

И Клив подумал: «Ты не замерзла там, Диана? Ведь сегодня такая холодная ночь. И дождь, не просочился ли он к тебе? Подточили ли годы бронзовые стенки места твоего последнего упокоения, или ты все еще прекрасна?»

Он смотрел, как она скользит по экрану, слушал ее смех, и навернувшиеся на глаза слезы превращали ее в размытое пятно.

«А тут сегодня так тепло, Диана. Ты здесь и согреваешь меня своим присутствием, хотя все это только иллюзия. Тебя зарыли в землю три года назад, и теперь охотники за автографами осаждают других актрис».

Как он может так обращаться к ней? Ведь она не давала ему ни малейшего повода. Но, с другой стороны, к ней все испытывали одно и то же чувство: все ее любили и все ненавидели за то, что она так всеми любима. Но, может, ты любил ее больше, чем другие.

Ты? Да кто ты такой вообще? Она едва замечала тебя. Клив Моррис — дежурный сержант на проходной, на два часа в день приставленный к открывающей двери кнопке, а остальные шесть часов слоняющийся по гулким этажам киностудии. Она с тобой почти не была знакома. Да и что было-то? Всегда одно и то же: «Привет, Диана», «Привет, сержантик!» и «Доброй ночи, Диана» вслед прошуршавшему по ступенькам длинному вечернему платью и брошенному вполоборота, через матовое плечо: «Пока, сержантик. Веди себя хорошо».

Три года назад. Клив плавно погружался в воспоминания. Часы на руке прозвонили восемь. Киностудия затихла и стала гасить огни один за другим. Завтра здесь снова забурлит жизнь. Но сегодня он хочет остаться с Дианой Койл наедине. В проекционной будке сзади возится с кассетами Джеми Винтерс — кинооператор из студии А-1.

Итак, вы здесь, вас только двое в этом ночном зале. Экран мигнул, на секунду исказив прекрасное лицо. Потом мигнул еще раз (это уже начало раздражать). Потом мигнул еще дважды, но дальше фильм пошел нормально. Просто бракованная копия. Клив поглубже уселся в кресло и полностью ушел мыслями туда, на три года назад, в тот же самый час, в тот же самый день того же месяца… только три года назад… тот же час… дождь, льющий с черного неба… три года назад…

В тот вечер дежурил Клив. Лица входящих были залиты дождем, и на него никто не смотрел. Он чувствовал себя как смотрительница зала в музее, которую давно уже никто не замечает. Так, приставка к дверной кнопке.

— Добрый вечер, мистер Галдинг.

Р. Дж. Галдинг на секунду задумался и решительно отверг приветствие коротким жестом затянутой в серую лайку кисти.

— Добрый ли? — с сомнением покачал он большой седовласой головой. Продюсеры, они все такие.

Дз-зинь! Дверь открывается. Ба-бац! Захлопнулась.

— Добрый вечер, Диана!

— Что? — Темная ночь, из которой она вошла в студию, украсила на прощание прекрасное лицо десятками сверкающих драгоценными камнями капелек. Как ему хотелось бы сцеловать их — каждую по отдельности. У нее сегодня такой растерянный, такой одинокий вид. — А, это ты, Клив, привет. Сегодня пашем допоздна. Надо добить эту проклятую картину. Ох, черт, как я устала!

Дз-зинь! Дверь открывается. Ба-бац! Захлопнулась.

Он смотрел ей вслед, задержав дыхание, чтобы сохранить подольше для себя запах ее духов.

— А-а, сыщик! — раздался над ухом чей-то голос. С иронической улыбкой на него смотрел красавчик Роберт Деним. — Ну, открывай двери, деревенщина. И кто додумался доверить тебе такую сложную работу? Ты слишком легко поддаешься обаянию, бедняжка.